1912
Январь, не позже 8. Есенин выезжает из родного села в Спас-Клепики.
«Федор Андреевич Титов и мой дед были двоюродными братьями. <...> Дед Федор и дядя возили Сергея из Константинова в Спас-Клепики после каникул, они приурочивали свои поездки к базарным дням.
Покупали в Клепиках кадки, веревку, сбрую и прочие предметы хозяйства.
Вот я помню, как Сергей в такие короткие приезды помогал мне решать задачки».
М. Ф. Титов — ГМЗЕ.
Февраль, 7. В Спас-Клепиках в здании библиотеки-читальни Рязанского уездного комитета попечительства о народной трезвости при земской школе проходит чтение для народа с световыми картинками: «Старина русской земли» и «Марья Моревна».
Присутствует 112 слушателей, в т. ч., возможно, и Есенин.
«Заведующим гимназией П. И. Процеровым, преподавателем Н. А. Никитиным и учителем земской школы Н. Ф. Кожевниковым с 1 января по 11 марта было устроено семь чтений для народа с световыми картинками. <...> В дальнейшем решено производить чтения после Пасхи по 2 раза в день: в 4 часа вечера для учащихся и детей школьного возраста и в 6 часов вечера для взрослых. Чтение после Пасхи предложено вести каждый воскресный день, если своевременно будут получаться картины из московского Политехнического музея, то еще в среду и пятницу» (ПЖ, 1912, № 86, 17 марта). Велика вероятность того, что Есенин посещал эти чтения.
См. также: 10 февр. 1912; 17 февр. 1912; 21 февр. . 1912; 26 февр. 1912; 4 марта 1912; 11 марта 1912.
Февраль, 10. В здании библиотеки-читальни — «Вымирающие богатыри» и «Мороз — Красный нос» Н. А. Некрасова.
Присутствует 197 слушателей (ПЖ, 1912, № 86, 17 марта).
Февраль, 17. В здании библиотеки-читальни — «Крещение Руси» и «Царевна-лягушка».
Присутствует 251 человек (ПЖ, 1912, № 86, 17 марта).
В Спас-Клепиковской второклассной учительской школе проходит заупокойная служба — парастас, приуроченный к 300-летию со дня мученической кончины святейшего Гермогена, патриарха всея России.
Событие устанавливается на основании определений Святейшего Синода от 18—25 окт. 1911 г. за № 8050 и от 15 нояб. 1911 г. за № 8759 (ЦВ, 1911, № 48, с. 388).
Есенин вместе с другими учащимися присутствует в церкви на заупокойной панихиде по святейшем патриархе Гермогене.
См. предыд. запись.
Февраль, 21. В здании библиотеки-читальни — «О заразных болезнях» и «Бирюк» И. С. Тургенева.
Присутствует 187 слушателей (ПЖ, 1912, № 86, 17 марта).
Февраль, 26. В здании библиотеки-читальни — «Славяне» В. В. Сиповского и «Христианки» С. Я. Надсона.
Присутствует 315 слушателей (ПЖ, 1912, № 86, 17 марта).
Февраль — Май, до 26. Последние месяцы учебы Есенина в школе.
«Период учебы не оставил на мне никаких следов, кроме крепкого знания церковнославянского языка. Это все, что я вынес. Остальным занимался сам под руководством некоего Клеменова. Он познакомил меня с новой литературой и объяснил, почему нужно кое в чем бояться классиков. Из поэтов мне больше всего нравился Лермонтов и Кольцов. Позднее я перешел к Пушкину».
Есенин, VII (1), 15. О Клеменове (Клейменове?) см.: Есенин, VI, 262—263; VII (3), 632.
«Коллектив преподавателей Спас-Клепиковской второклассной школы состоял из трех учителей и одного священника, заведующего школой. Все три учителя жили при школе, а священник в своем доме и приходил в школу лишь в часы своих занятий и на школьный совет. <...>
Фактически жизнью школы руководил старший преподаватель Евгений Михайлович Хитров, который хорошо знал и прекрасно преподавал русский язык и словесность. Хитров хотя был и строг во время занятий, но был прост во внеурочное время, объективен в оценке поведения и успеваемости учащихся. <...>
Воспитательной работой среди нас никто из учителей не занимался, мы были предоставлены самим себе.
<...> Зато каждый день утром и вечером, в присутствии дежурного учителя, на молитвах мы клали земные поклоны, а в предпраздничные дни вечером и в праздничные утром нас гоняли в церковь, которая была расположена метрах в двухстах от нашей школы.
Обычно с 5 до 8 часов вечера мы самостоятельно готовились в классах к занятиям следующего дня. Вечером, когда надоедало заниматься, мы читали стихи Пушкина, Лермонтова и других поэтов, а затем читал свои небольшие стихи Есенин. Его стихи по сравнению со стихами других учащихся школы отличались легкостью.
<...> Сережа Есенин не свободен был и от диких шалостей. Так, в феврале 1912 года он дал при мне сторожу школы начиненную порохом папироску. Сторож, ничего не подозревая, при прикуривании от вспышки пороха опалил себе брови и бороду и начал сильно ругаться, а Есенин только отчаянно хохотал».
Знышев В. В. Воспоминания о Сергее Есенине. Рукопись. ГМЗЕ.
По словам Е. М. Хитрова, он «вкладывал <эти стихи> в общий ворох ученических работ. Они все были написаны на отдельных листках. Но перед окончанием курса его учения в нашей школе я, — отмечал Е. М. Хитров, — как бы предчувствуя особую значимость его творений и не доверяя сохранности отдельных листков, просил его написать для меня отдельный сборничек своих стихов на тетради <см. об этом: до 15 июня 1912>».
Прокушев-63, 91.
Март, 4. В здании библиотеки-читальни — «Растения скал и песков» А. С. Баркова и «Кот в сапогах».
Присутствуют 468 слушателей (ПЖ, 1912, № 86, 17 марта).
Март, 11. В здании библиотеки-читальни — «Начало раскола» С. А. Князькова и «Лес шумит» В. Г. Короленко.
ПЖ, 1912, № 86, 17 марта.
Март, 17. Есенин в связи с началом пасхальных каникул выезжает в Константиново.
Ср. также с информационным сообщением в газете «Приокская жизнь» от 15 марта: «Сегодня распускаются на пасхальные каникулы учащиеся в духовной семинарии и епархиальном училище по 3 апреля включительно. 17 марта предполагается роспуск в мужских и женских средне-учебных заведениях».
Март, после 17 — Апрель, до 4 и (или) Июнь, после 15 — Июль, вторая декада. В эти периоды Есенин, возможно, пишет Г. А. Панфилову (письма не сохранились).
Есенин, VII, (3), 28.
Рамки событий указываются предположительно с учетом того времени, когда Есенин выезжал из Спас-Клепиков, где проживал адресат, в родное село на каникулы, а также времени его отъезда в Москву летом 1912 г.
См. также: после 7 июля — конец авг. 1911 и (или) после 22 дек. 1911 — до 7 янв. 1912.
Апрель, не позже 4.
Апрель, 4. Происходит солнечное затмение, которое, вероятно, Есенин наблюдает вместе с другими учащимися Спас-Клепиковской школы.
«Небо с утра было совершенно ясное, а появившиеся к полудню облака нисколько не помешали наблюдениям. Масса народа высыпала на улицы, вооружившись цветными и закопченными стеклами; некоторые любители забирались даже на крыши и оттуда любовались редким зрелищем».
ПЖ, 1912, 5 апр., № 100.
Апрель, после 4. Есенин узнаёт (скорее всего, из губернских газет) о том, что правительственными войсками с санкции министра внутренних дел А. А. Макарова и министра торговли и промышленности С. И. Тимашёва расстреляно мирное шествие забастовщиков на Ленских золотых приисках.
4 апреля при этой акции было убито 270 и ранено 250 человек. Событие вызвало многочисленные стачки и митинги по всей России.
«Русское общество ждет от правительства исчерпывающих разъяснений по поводу ленских событий, — писала 8 апреля в редакционной статье газета „Рязанская жизнь“. — Оно будет удовлетворено только тогда, когда виновные в ленской трагедии понесут должное возмездие, а катастрофы, подобные происшедшей, будут впредь невозможны». В этой же газете 13 апреля была помещена речь представителя рабочих в Государственной Думе: «... Рабочий класс расстреливался и будет расстреливаться, пока будет существовать политический строй во главе с нынешним правительством <...> Чтобы этот класс не расстреливался впредь, он должен организоваться и идти дружной организованной борьбой на уничтожение современного режима».
Цит. по: Дроздков, л. 1.
О реакции Есенина на эти события и развернувшееся вокруг них общественное движение см.: конец (?) авг. — начало (?) сент. 1912.
Апрель, не ранее 26. Есенин пишет стихотворение «Вьюга на 26 апр<еля> 1912 г.».
Есенин, IV, 28.
Май, после 5. Ознакомившись с сообщением о проведении московским Обществом деятелей периодической печати и литературы конкурса лирических стихотворений имени С. Я. Надсона, Есенин посылает на этот конкурс свои стихи (какие именно, неизвестно).
Есенин, VI, 272.
Событие устанавливается по письму Есенина М. П. Бальзамовой (см.: 21 окт. 1912), а его граница — по информации о конкурсе в газ. «Русские ведомости» (1912, 5 мая, № 102).
Есенин пишет К. П. Воронцову в Константиново.
Письмо не сохранилось. Сведения о нем содержатся в другом письме тому же адресату от 10 мая 1912 г. (см. след. запись):
«... не разобрал твоего письма и думал по догадкам, что ты уехал домой. Я писал тебе туда...».
Есенин, VII (3), 28.
Май, 10. Есенин отправляет открытое письмо К. П. Воронцову.
Извиняется, что долго не отвечал адресату и объясняет причину своего молчания. Характеризует изображенное на посылаемой открытке: «Вот тебе наши спальни. Сидит в шляпе Тиранов, возле него, к завязанному, Лапочкин».
Есенин, VI, 9.
Открытка представляет собой групповую фотографию 65-ти учащихся и преподавателей Спас-Клепиковской второклассной учительской школы на фоне ее здания, где учащиеся и жили. Воспроизведена частично в Есенин, VII (3), [117], фото № 3.
См. Приложение.
Май, 17 или после 17. Есенин узнаёт о смерти (в возрасте 18-ти лет) своего соученика по Спас-Клепиковской школе Д. Ф. Пырикова.
Граница события устанавливается по соответствующей архивной справке отдела записи актов гражданского состояния администрации Рязанской обл. (Новое о Есенине, 3, 408, 420).
Спустя почти полтора года (после 23 сент. 1913 г.) Есенин отметит в письме Г. А. Панфилову:
«Да, я частенько завидую твоему другу Пырикову. Вероятно, его боги слишком любили, что судили ему умереть молодым. Как хорошо закатиться звездой пред рассветом, но а сейчас-то его пока нет и не видно».
Есенин, VI, 53.
См. также: конец (?) авг. — начало (?) сент. 1912.
Май, после 26 — июнь, до 15.
В соответствии с «Правилами для второклассной школы»:
«50. Выпускные испытания учащихся производятся по программе последнего отделения школы.
52. Баллы выставляются по всем предметам за полугодия или за треть года, по усмотрению совета школы, и за целый год, причем по сочинениям, по музыке и за практические занятия в образцовой школе выставляются отдельные баллы.
53. Баллы, полученные учащимися на переводных и выпускных экзаменах (как устных, так и письменных), имеют равное значение с годовыми баллами. В выпускном свидетельстве балл выводится средний за все годы».
ЦВ, 1908, № 39, 27 сент., с. 303.
В течение года Есенин занимался: законом Божиим и общей церковной историей — по 3 часа еженедельно (занятия по этим предметам вел о. Павел Агрономов), церковным пением — по 2 часа, русским языком (этот предмет вел Е. М. Хитров) — по 5 часов, церковнославянским языком — по 1 часу, отечественной историей церковной и гражданской — по 2 часа, дидактикой (беседы о начальном обучении) — по 2 часа, начальными сведениями о гигиене — по 1 часу, географией с сообщением сведений о предметах и явлениях природы — по 2 часа, арифметикой, геометрическим черчением и рисованием — по 3 часа. На практические занятия в образцовой школе планировалось каждую неделю по 5 часов учебного времени.
ЦВ, 1902, № 50, 14 дек., офиц. отд., с. 381.
«Выпуск наш состоялся в 1912 году, мы сдали экзамены, получили свидетельства, но на память не сфотографировались, договорились встретиться через 2 года, рассказать, кто кем стал. Встреча не состоялась...».
К. С. Марушкин — ГМЗЕ.
Май, конец (?). Есенин пишет стихотворение «Поэт» («Не поэт, кто слов пророка...»).
Есенин, IV, 39, 347.
Июнь, 1... 15. На обороте своей фотографии Есенин записывает для Г. А. Панфилова стихотворение «Поэт» («Не поэт, кто слов пророка...»), сделав затем здесь же дарственную надпись: «На память горячо любящему Другу Грише. Сер. Есенин».
Есенин, IV, 39—40, 347; VII (3), [118], фото № 4, 207—208.
О рамках события см.: Скороходов, 188.
См. Приложение.
Июнь, до 15. По просьбе учителя словесности Е. М. Хитрова Есенин приносит тому две тетради с автографами своих стихотворений «Звёзды», «Воспоминание» («За окном, у ворот...»), «Моя жизнь», «Что прошло — не вернуть...», «И. Д. Рудинскому», «Ночь» («Тихо дремлет река...»), «Восход солнца», «К покойнику», «Зима», «Песня старика разбойника».
Граница датировки дается в соответствии с указанием Е. М. Хитрова (см. ниже).
«Перед окончанием Есениным нашей <Спас-Клепиковской второклассной учительской> школы, — вспомнит Е. М. Хитров в 1926 г., — я попросил его переписать стихи в отдельную тетрадь. Есенин принес мне одну тетрадь с четырьмя <точнее, с пятью> стихотворениями. Я сказал, что этого мало. Тогда он принес еще тетрадь с пятью стихотворениями. Эти две его тетради у меня сохранились <ныне в ИМЛИ>. Есть в них и поразившие меня когда-то „Звёзды“»
Восп., 1, 143.
По существу, это был первый рукописный сборник стихов Есенина, составленный самим поэтом.
См. Приложение.
Июнь, не ранее 15. Есенин получает свидетельство об окончании Спас-Клепиковской второклассной учительской школы.
«Свидетельство № 85.
Предъявитель сего, сын крестьянина села Константинова Рязанского уезда Сергей Есенин, родившийся в тысяча восемьсот девяносто пятом (1895) г., месяца сентября 21 дня, православного вероисповедания, обучался с 1909 г. в Спас-Клепиковской второклассной учительской школе, в которой и окончил курс в 1912 г., оказав при отличном (5) поведении следующие успехи:
по 1) закону Божию — оч. хорошие (4)
« 2) церковной общей и русской истории — оч. хорошие (4)
« 3) церковному пению — очень хорошие (4)
« 4) русскому языку — отличные (5)
« 5) церковно-славянскому языку — хорошие (3)
« 6) отечественной истории — отличные (5)
« 7) географии в связи со сведениями о явлениях природы — отличные (5)
« 8) арифметике — оч. хорошие (4)
« 9) геометрическому черчению и рисованию — очень хорошие (4)
« 10) дидактике — оч. хорошие (4)
« 11) начальным практическим сведениям по гигиене — оч. хорошие (4)
« 12) чистописанию — отличные (5)
« 13) расколу — оч. хорошие (4)
« 14) практ. занятиям в начальной школе — оч. хорошие (4),
за каковые и удостоен Советом сей школы, на основании ст. 44 Высочайше утвержденного 1 апреля 1902 г. Положения о церковных школах, звания учителя школы грамоты.
По отбыванию воинской повинности он, Есенин Сергей, пользуется на основании п. I, отд. II Высочайше утвержденного 1 апреля 1902 г. мнения Государственного Совета, льготою II разряда, установленною п. 2 ст. 64 Устава о воинской повинности.
В удостоверение чего и дано ему, Есенину Сергею, сие свидетельство от Совета Спас-Клепиковской второклассной учительской школы Рязанского уезда за надлежащим подписанием и приложением печати Совета. Заведующий школою
— свящ. Павел Агрономов (подпись). Старший учитель — Евгений Хитров (подпись). Учители — Виктор Гусев (подпись), Дмитрий Головин (подпись)».
Хроника, 1, 33—34.
О границе события см.: Скороходов, 188.
См. Приложение.
Еще при жизни поэта (25 февр. 1924 г.) Е. М. Хитров даст, по существу, комментарий к этому документу:
«Просматривая сейчас списки выпускного класса Спас-Клепиковской второклассной школы за 1912 год, не могу удержаться, чтобы не сообщить, как наша школа официально аттестовала Есенина. Аттестация у него была самая элементарная, без всяких характеристик, лишь при помощи цифр пятибалльной системы. И вот мы видим, что в 1912 году вместе с Есениным окончили курс нашей школы шестнадцать человек. У четверых почти все пятерки, у двоих почти все четверки, и у остальных десяти четверки чередуются с тройками. Есенин принадлежит ко второй группе. У него все четверки, кроме пения и церковно-славянского языка <неточность мемуариста; ср. с вышеприведенным документом>. Большое значение имела графа „поведение“. С четверкой в поведении кому-либо мы ни разу не составляли журнала: всё равно журнал не получил бы утверждения со стороны епархиального учительского совета. В ведомости выпускного класса 1912 года в графе „поведение“ все ученики имеют круглые пятерки за исключением одного Сергея Есенина, у которого стоит пять с двумя минусами».
Восп., 1, 140—141.
Июнь, после 15. Есенин выезжает из Спас-Клепиков в Константиново.
О границе события см.: Скороходов, 188.
«Я помню, как в 1912 г. Сергей Есенин заезжал к нам <в деревню Рябиновку> после окончания в Клепиках школы — летом, он был уже с документами.
Переночевал и уехал с попутчиками на другой день».
М. Ф. Титов — ГМЗЕ.
В Кузьминском волостном правлении Рязанского уезда и губернии Есенину выдается паспорт за № 1839 сроком на один год.
Шалагинова-2001, 120.
Сведения о событии и его дате содержатся в бланке запроса Московского охранного отделения о Есенине в органы полицейского надзора (см.: 31 окт. 1913), где в графе «По какому документу прописан» проставлено от руки: «ПВПр <т. е. паспорт волостного правления> 24 июня <1>912 г. за № 1839» (факсимиле — Прокушев-63, 144).
См. Приложение.
Июнь, вторая половина — июль, до 15 (?). В семье Есениных обсуждается вопрос о возможности дальнейшей учебы Сергея. Решено, что он поедет в Москву, где работает его отец.
«... я должен был поступить в Московский учительский институт. К счастью, этого не случилось. Методика и дидактика мне настолько осточертели, что я и слушать не хотел».
Есенин, VII (1), 9.
«Когда он <Есенин> окончил курс, и мы с ним расставались, — вспоминал позже Е. М. Хитров, — я ему посоветовал поселиться где-нибудь или в Москве,
или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим руководством. Иначе трудно надеяться, чтобы стать на современный уровень литературных изысканий и быть замеченным».
Прокушев-63, 109—110.
«По окончании второклассной школы никакого звания не присваивалось, а выдавалось лишь удостоверение с перечислением пройденных дисциплин и оценкой успеваемости по ним.
Окончившие второклассную школу работали либо в гражданских учреждениях, либо учителями школ грамоты с зарплатой 10—12 руб. в месяц; некоторые поступали на курсы бухгалтерии, большинство же после большой подготовки выдерживало в г. Рязани экзамены на звание учителя церковно-приходской школы и работало в них учителями. Отдельным счастливчикам удавалось, по окончании второклассной школы, поступить по конкурсу в специальные средние учебные заведения — в учительские семинарии или в церковно-учительские школы, по окончании которых присваивалось звание учителя».
Знышев В. В. Воспоминания о Сергее Есенине. Рукопись. ГМЗЕ.
сокращалось.
«Таких школ грамоты во всей губернии в 1909/10 учебном году было 111. Против предотчетного года число этих школ уменьшилось более чем вдвое (в 1908/9 уч. году их было 230). <...>
Число учащих в школах грамоты — 111, — по одному лицу учащему на школу. Из этого числа — лиц со средним образованием — 13, имеющих свидетельство на право учителя <в> церковн<ой> школе 41, окончивших курс в церк<овной> второклассной школе 34, лиц без всяких учительских прав — 23 лица, т. е. бесправных лиц 20,8%.
Жалованье в школах грамоты по-прежнему выдается в очень маленьком размере, на каковое идут иногда только одни „бесправные“ учителя» (РВ, 1912, 15 янв., № 12).
Безусловно, о таком положении было известно и Есенину, и его родителям. Вероятно, поэтому они и не настаивали на том, чтобы Сергей продолжал дальше образование в учительском институте или же становился сразу же после окончания Спас-Клепиковской школы учителем школы грамоты.
Во время посещения Зарайска Есенин встречается с сёстрами Елизаветой и Екатериной Кирилловыми и пишет экспромт «Прощай, Зарайск! Я уезжаю!..»
Есенин, IV, 488, 500—501.
Этот экспромт сохранился лишь в памяти одной из сестёр Кирилловых — Екатерины (в замужестве Пирожниковой), которая в 1960-е гг. напишет в статье «Встречи с поэтом»:
«Сергей Александрович был в хорошем настроении. Он читал стихи — говорил, „своего сочинения“. Вдруг повернулся к сестре <автора воспоминаний>:
— Помните, как это: „Прощай, свободная стихия, в последний раз передо мной ты катишь волны голубые...“ и так далее?
Весело смеялись. Подумав, Сергей Александрович стал сочинять:
— Прощай, Зарайск! Я уезжаю! <и т. д.>
Улыбнулся и махнул рукой:
— Нет! Нет! Не получилось. Постараюсь потом описать Зарайск...».
«За новую жизнь». Зарайск, 1965, 6 окт., № 80.
Какие-либо другие строки Есенина, связанные с Зарайском, неизвестны.
Есенин делает сестрам Кирилловым дарственную надпись на книге.
Книга утрачена; текст надписи сохранился лишь в памяти одной из сестер.
Есенин, VII (1), 25, 418.
Есенин переписывает некоторые свои стихотворения в тетради, составив таким образом из них рукописный сборник. Дает сборнику название — «Больные думы».
Скороходов, 187.
О составе сборника см.: Есенин, VII (3), 72, а также: 1911... до 8 июля 1912.
См. Приложение.
В доме о. Иоанна Анна Сардановская знакомит Есенина со своей подругой — воспитанницей Рязанского женского епархиального училища Марией Парменовной Бальзамовой.
Шестнадцатилетняя Бальзамова приехала в Константиново вместе с А. Сардановской на празднование явлению Казанской иконы Божией Матери, приходящееся на 8 июля. Более подробно рассказывается об этой встрече в письме Есенина Г. А. Панфилову:
«Перед моим отъездом <в Москву> недели за две — за три у нас был праздник престольний, к священнику съехалось много гостей на вечер. Был приглашен и я. Там я встретился с Сардановской Анной (которой я посвятил стихотворение „Зачем зовешь т. р. м.“). Она познакомила меня с своей подругой (Марией Бальзамовой). Встреча эта на меня также подействовала, потому что после трех дней она уехала и в последний вечер в саду просила меня быть ее другом. Я согласился».
Есенин, VI, 13, 260—261.
М. П. Бальзамова передает Есенину написанное для него письмо с условием, что оно будет прочитано после их расставания.
Это письмо, так же, как и все остальные письма Бальзамовой поэту, неизвестно.
Время и содержание событий устанавливаются по письмам Есенина к Г. А. Панфилову (см.: до 18 авг. 1912) и к М. П. Бальзамовой (Есенин, VI, 10, 13).
Незадолго до (или вскоре после) отъезда М. П. Бальзамовой из села ее встречи и беседы с Есениным подвергаются публичному обсуждению (и осуждению) в кругу их общих знакомых. Узнав об этом, Есенин реагирует крайне болезненно — он пытается отравиться уксусной эссенцией.
«... я что-то сделал [с собой], чего не могу никогда-никогда тебе открыть. Пусть это будет чувствовать моя грудь...»
Есенин, VI, 10 и 256.
Лишь через несколько месяцев (14 окт. 1912) юноша отправит М. П. Бальзамовой письмо, в котором решится рассказать о том, что произошло в тот день (или вечер) более подробно:
«Ты спрашиваешь меня о моем здоровье, я тебе скажу, что чувствую себя неважно, очень больно ноет грудь. Да, Маня, я сам виноват в этом. Ты не знаешь, что я сделал с собой, но я тебе открою. Тяжело было, обидно переносить всё, что сыпалось по моему адресу. Надо мной смеялись, потом и над тобой. Сима <С. А. Сардановская, старшая сестра А. А. Сардановской> открыто кричала: «Приведите сюда Сережу и Маню, где они?» Это она мстила мне за свою сестру. Она говорила раньше
«пассе», а потом вдруг всё открылось. Да потом сама она, Анна-то, меня тоже удивила своим изменившимся, а может быть и не бывшим порывом. За что мне было ее любить? Разве за все ее острые насмешки, которыми она меня осыпала раньше. <...> Они в слепоте смеялись надо мною, я открыл им глаза, а потом у меня снова явилось сознание, что это я сделал насильно, и всё опять захотел покрыть туманом; всё равно это было бы напрасно. <...> Я, огорченный всем после всего, на мгновение поддался этому и даже почти сам сознал свое ничтожество. И мне стало обидно на себя. Я не вынес того, что про меня болтали пустые языки, и... и теперь от того болит моя грудь. Я выпил, хотя не очень много, эссенции. У меня схватило дух и почему-то пошла пена. Я был в сознании, но передо мной немного всё застилалось какою-то мутною дымкой. Потом, я сам не знаю, почему, вдруг начал пить молоко, и всё прошло, хотя не без боли. Во рту у меня обожгло сильно, кожа отстала, но потом опять всё прошло, и никто ничего-ничего не узнал. Конечно, виноват я и сам, что поддался лживому ничтожеству, и виноваты и они со своею ложью».
Есенин, VI, 18—19, 269.
Время события определяется в соответствии со сведениями из писем Есенина.
Июль, 11 (?) — 15 (?). Есенин пишет стихотворение «Ты плакала в вечерней тишине...», а затем отвечает М. П. Бальзамовой на ее письмо, отданное ему девушкой в последний вечер их общения.
«какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство» и что ему «мешала одна дума» о ней «всему рою других»: «Жаль мне тебя всею душой, и мне кажется, что ты мне не только друг, но и выше даже. Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства, стремления и всякие высшие качества. Но больше всего одна душа — к благородным стремлениям». Просит девушку откликнуться на эти слова. Говорит о своем «скверном настроении», кратко упомянув о том, что он «что-то сделал [с собой] <см. предыд. запись>», и сообщает: «Я написал тебе стихотворение <«Ты плакала в вечерней тишине...»; текст будет отправлен адресату 9 февр. 1913 (см.)>, которое сейчас не напишу, потому что на это нужен шаг к твоему позволению». Описывает свое душевное состояние: «Тяжелая, безнадежная грусть! Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой такое неприятное? Или — жить — или — не жить? И я в отчаянии ломаю руки, что делать? Как жить? <...> Что твоя жизнь? «Умрешь — похоронят, сгниешь и не встанешь» <...> — это сочинил Серебрянский, друг Кольцова, безвременно отживший. Незавидный жребий, узкая дорога, несчастье в жизни». Исповедь Есенина заканчивается словами: «Прости за грязное письмо, разорви его к чёрту».
Есенин, VI, 10—11, 256.
Июль, после 11 (?) — 15 (?). Есенин выезжает из Константинова, взяв составленный им рукописный сборник своих стихов «Больные думы».
На пути делает остановку у «шапочного» знакомого С. Д. Ильина в Рязани, по-видимому, намереваясь там устроить стихи в печать. Намерение это не осуществляется, и Есенин, оставив рукопись «Больных дум» у Ильина, уезжает из Рязани.
События устанавливаются по воспоминаниям сестры С. Д. Ильина — М. Д. Ильиной, которая, по ее словам, впервые увидела Есенина (еще незнакомого ей) во время престольного праздника Казанской иконы Божией Матери в Константинове (т. е. 8 июля 1912 г.):
«Я обратила внимание, что поведением он отличался от своих сверстников, был не по летам задумчивым и сосредоточенным в этой веселящейся толпе. На следующий день <ошибка памяти мемуаристки, ибо по крайней мере с 8 по 11 июля (см.: 8—10 или 11 июля 1912) Есенин из Константинова не выезжал; по-видимому, встреча, о которой ниже пойдет речь, произошла несколько позже>, возвращаясь в Рязань, я и брат оказались в одном вагоне с неизвестным юношей. Вскоре брат разговорился с ним. Юноша назвал себя Сергеем Есениным. В Рязани он переночевал у нас, в школе на Болдыревской улице, где учительствовал мой отец. Ночь напролет Есенин беседовал с братом, а наутро куда-то ушел. Возможно, он пытался пристроить стихи в местную газету <...>. По-видимому, Есенина постигла неудача. Он не стал задерживаться в Рязани и тотчас отправился в Москву <эти сведения не имеют независимого документального подтверждения; вероятнее всего, Есенин вернулся обратно в Константиново (ср. со след. записями)>, оставив брату тетради со стихами. Брат Сергей Дмитриевич пропал без вести во время Отечественной войны, и теперь некого спросить, о чем говорил Есенин в ту памятную ночь и что привело его в Рязань».
ЕиРП, 331—332.
Июль, 15 (?) — 20 (?).
Одно из писем является ответом на первое письмо Есенина к ней (см.: 11 (?) — 15 (?) июля). Она пишет о чувствах, которые питает к Есенину, и просит поделиться с ней, что же он с собой сделал.
Сведения о содержании этого письма девушки почерпнуты из ответного письма Есенина (см. след. запись). Время написания ею своих писем определяется с учетом сроков предшествующих и последующих событий.
Июль, около 20 (?). Есенин отвечает М. П. Бальзамовой на ее письма.
«Зачем? Это пусть лучше знает моя грудь, она так много выносит всего, что и не перечесть. Ты сама, Маня, этим вопросом мучаешь меня. Забудь об этом». Говоря о состоянии тоски, в котором находится, он просит: «Ты ничего никому не открывай об этом». Сетуя на свое душевное одиночество, пишет, в частности, о родителях: «Тяжело мне жить на свете, не к кому и голову склонить <...> Мать нравственно для меня умерла уже давно, а отец, я знаю, находится при смерти, — потому что он меня проклянет, если это узнает, вот так и живи». Участие, проявленное девушкой в связи с сообщением Есенина о своем угнетенном душевном состоянии, вызывает следующую реакцию: «Маня, Маня! Зачем ты такая, жалеешь меня, это тебя не стоит. Я еще больше люблю тех, которые мне вредят, хотя и в то же время ненавижу. Зачем тебе было меня
любить и меня вызывать и возобновлять в душе надежды на жизнь. Я благодарен тебе и люблю тебя, Маня, как и ты меня, хотя некоторые чувства ты от меня скрываешь». Просит пока не писать ему и указывает причину: «... я уезжаю <в Москву; см. ниже> и адреса точного не могу тебе дать»; сам же обещает девушке «писать каждую почту».
Есенин, VI, 11—12, 259.
Июль, конец. Приехав в Москву, Есенин временно поселяется у отца — А. Н. Есенина (Строченовский пер., д. 24, кв. 6).
В автобиографиях Есенина не раз упоминается о том, что по окончании «церковно-учительской школы» в Спас-Клепиках по желанию родных он «должен был поступить в Московский учительский институт» (см., напр., Есенин, VII (1), 19). А. А. Есенина позднее так расскажет об этом семейном решении: «Отец вызвал его к себе в Москву и устроил работать в контору к своему хозяину с тем, чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт» (журн. «Молодая гвардия», М., 1960, № 8, с. 209). Под «хозяином» имеется в виду купец Н. В. Крылов, службу А. Н. Есенина у которого сестра поэта, А. А. Есенина, позднее охарактеризует так: «... более тридцати лет, с тринадцатилетнего возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца. <...> Исключительно честный, он был вежлив и выдержан с хозяином и покупателями, пользовался большим уважением и был назначен старшим продавцом» (Восп., 1, 87).
Июль, конец (?). Г. А. Панфилов пишет Есенину в Константиново из Спас-Клепиков.
В этом письме (оно неизвестно) он, в частности, делится с адресатом своими душевными переживаниями.
«... тебе живется не лучше моего. Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души») является единственным источником сведений о содержании панфиловского письма.
Июль, конец (?) ... Август, до 18. Есенин пишет стихотворение «Капли».
Информация о событии («я недавно написал...») и полный текст произведения содержатся в письме поэта к Г. А. Панфилову (Есенин, VI, 12—14).
Август, после 17.
Этот инцидент через три года найдет отражение в одной из сцен есенинской повести «Яр». Сведения о событии и его дате содержатся в статье «Дело Б. И. Кулакова», где сообщается:
«Вчера, в 4 ½ ч. вечера, началось слушание дела пот<омственного> поч<етного> гражданина Б. И. Кулакова, обвиняющегося в покушении на убийство крестьянина Ив. Филатова. Зал суда буквально переполнен. В проходах между скамьями и стенами приставные стулья. Всех привлекло заманчивое желание послушать знаменитого московского адвоката Н. В. Тесленко, защищающего Кулакова. Председательствует А. В. Куруп. Обвиняет тов<арищ> прокурора А. В. Орлов. Обвиняемый держится спокойно, отвечает кратко и уверенно:
— Потомственный почетный гражданин, студент Московского университета, филолог 4 курса.
Оглашается обвинительный акт.
В с. Константинове (Рязанского у.) им пришлось проходить мимо фруктового сада, принадлежащего Кулакову. Им задумалось покушать яблочков. Перелезли через забор и сорвали несколько штук. <...> Грянул револьверный выстрел, затем через несколько секунд второй. Одна пуля угодила Филатову в спину.
В это время к нему подбежал Кулаков.
— Прости, Борис Иванович... Убил ты меня, — простонал Филатов.
— Ну, теперь некогда говорить о прощении, — прервал его студент. — Молись Богу, что не до смерти. А ведь могло бы быть и так.
».
По свидетельству константиновского старожила В. С. Ефремова, «стреляли в Ивана Акимовича Филатова. <...> Прямо в грудную клетку попали. Лечили, но вскоре умер, до войны не дожил» (цит. по: Панфилов, 1, 98).
«Рязанский вестник» далее сообщает: по мнению свидетеля, «услышав голос Кулакова, Филатов хотел обернуться и попросить прощения, но выстрел предупредил его. Никаких неприятностей с Кулаковым у него никогда не было. Раньше часто работал в его имении, служил сторожем.
Подсудимый объясняет, что в Константинове у него при имении большой плодовый сад, приносящий ему много хлопот и неприятностей. Едва плоды начинают завязываться, крестьяне устраивают настоящие набеги: рвут яблоки, ломают сучья, уродуют деревья. После таких нашествий кажется, что по саду пронесся ураган. Обращались к полиции, — не помогло. Организовал из служителей свою ночную стражу. Очень тяготился этим, т. к. служащим после дневной работы приходилось быть здесь до 12 и даже 2-х часов ночи. Иногда стрелял в воздух.
В этот злополучный вечер был праздник или конец праздника. На улице было особенно шумно. Около 10 час. вечера он услышал выстрел сторожа и вышел в сад. Через некоторое время в саду раздался шорох, затем стук обиваемых яблок. Четыре фигуры, размахивая мешками, пробежало мимо него, ответив на его окрик молчанием. Кулаков выстрелил вверх, без намерения попасть в кого-нибудь, затем выстрелил второй раз и уже хотел уходить, когда услышал голос раненого Филатова. Вызванный фельдшер успокоил его, что рана не опасна.
Тов. прокурора называет поступок Кулакова самосудом интеллигентного человека. Конечно, то, что делали крестьяне, нельзя назвать иначе, как хулиганством. Но если против этого зла розга признана неподходящим средством, то револьвер и подавно. Все происшествие, по его мнению, вытекает из отношений помещика к крестьянам.
Н. В. Тесленко просит присяжных забыть обо всем, что говорил обвинитель. Самосуд, хулиганство и пр. совершенно не подходит к настоящему делу. Кулаков не помещик, а 20-летний мальчик-студент. Выстрел был произведен не с целью убийства, а лишь чтобы попугать. Филатов в настоящее время здоров, а Кулаков уже понес наказание за свою неосторожность: мы не знаем, сколько он перемучился за это время. Защитник ходатайствует о полном оправдании.
Присяжные вынесли подсудимому оправдательный приговор».
РВ, 1914, 27 окт., № 265; материал выявлен О. Е. Вороновой.
Есенин отправляет ответное письмо Г. А. Панфилову.
Он усматривает сходство настроений друга со своими и характеризует их: «... глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что всё старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком по́шло. Ну ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. «Живу ли я, или жил ли я?» — такие задаю себе вопросы, после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувство<ва>ть себя, т<о> е<сть> своей души и силы, как животное. Так жить — спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно». Затем, резко сменив тему («А я все-таки встречал тургеневских типов. Слушай!»), рассказывает о своем знакомстве с М. П. Бальзамовой, последней встрече с ней перед их расставанием (см. также: 10 или 11 июля 1912) и далее пишет: «Эта девушка тургеневская Лиза («Двор<янское> гн<ездо>») по своей душе. И по всем качествам, за исключением религиозных воззрений. Я простился с ней, знаю, что навсегда, но она не изгладится из моей памяти при встрече с другой такой же женщиной». Сообщает об улучшении состояния здоровья, о том, что бросил курить, и о своем новом стихотворении «Капли» (см.: конец июля... до 18 авг. 1912). После его полного текста дает адрес отца, по которому можно писать «и для меня». Письмо заканчивается словами: «Любящ<ий> т<ебя> Ес<енин> С.».
Есенин, VI, 13—14, 259—260.
См. Приложение.
Есенин официально прописывается в Москве по адресу «д. 24 Крылова по Строченовскому пер.» и поселяется в кв. 11 этого дома.
Дата события определяется по записи на бланке запроса Московского охранного отделения (Есенин, VI, 260; факсимиле — Прокушев-63, 144), а номер квартиры — по письму Есенина к М. П. Бальзамовой (см. след. запись).
Купец Н. В. Крылов имел мясные лавки по адресам: Б. Серпуховская ул., д. 2; Б. Мартыновский (с 1913 г. — Щипковский) пер., д. 2; Б. Строченовский пер., д. 24. По последнему адресу (в «собственном доме») шла также торговля колбасными и колониальными товарами («Вся Москва на 1912 г.» и «Вся Москва на 1913 г.»).
«В Центральном государственном историческом архиве Москвы хранится „Дело Московской городской управы: Об оценке владения, принадлежащего Крылову Николаю Васильевичу“. Раскрыв его, мы узнаём, что, согласно приложенному плану 1910—1914 гг., во владении значилось под № 24 (с различными номерами квартир) четыре жилых строения.
„I. По переулку деревянный двухэтажный дом с таковою же во дворе пристройкой для сеней и принадлежностей“.
На первом этаже этого дома были расположены: харчевня А. Ф. Крыловой, овощная и мясная лавка домовладельца, помещение служащих при харчевне, на втором этаже — три квартиры жильцов.
„II. Во дворе при въезде прямо деревянный двухэтажный дом с таковою же пристройкой для сеней и принадлежностей“.
На каждом этаже этого дома было по две квартиры: № 5 и 6 — на первом, № 7 и 8 — на втором.
„III. Во дворе на правой при въезде стороне за домом I каменный трехэтажный дом с жилым подвалом для принадлежностей и с пристройкой для сеней“.
„IV. В глубине двора на правой стороне деревянный двухэтажный флигель на каменном подвале“.
В подвале этого дома были квартиры № 9, 10; на первом этаже — № 11, 12; на втором — № 13, 14.
В настоящее время единственно существующим зданием является восстановленное строение II. В этом доме, в одной из комнат квартиры № 6, заселенной служащими купца Крылова, жил отец Сергея Есенина — Александр Никитич <...> Сюда прибыл он <Сергей>, переехав в Москву в 1912 г., до своей прописки 18 августа в кв. 11».
Баранов В. С. Московские адреса Сергея Есенина 1912—1916 гг. — Новое о Есенине, 1, 137—138.
Есенин пишет М. П. Бальзамовой.
Приведя свой полный адрес с указанием номера квартиры, он затем продолжает: «После этого всё пойдет по-настоящему, а то я никак не мог устроиться». Предупреждает девушку: «Приготовься к знакомству с Панфиловым (в письмах) <см. также: конец (?) авг. ... начало (?) сент. 1912> и не говори, что для тебя всё удовольствие — танцы, как проговорилась мне. Он не будет тогда представлять себе тебя в чистом, возвышенном духе». Просит прощения за «скверное <не по содержанию, а по небрежности исполнения> письмо» и рекомендует: «... пошли его к самому Аду». Письмо прекращается словами: «Нет времени. Объясн<ю> после».
Есенин, VI, 14—15, 264.
Состояние аффекта, в котором написан этот текст, по-видимому, так или иначе связано с событиями, развернувшимися в те же дни после поступления Есенина на службу.
Должность Есенина на его службе у купца устанавливается по ответу органов полицейского надзора на запрос Московского охранного отделения (см. об этом документе: 24 июня 1912).
«... в конторе, — напишет позже А. А. Есенина, — Сергей проработал всего лишь одну неделю. Ему не понравились существующие там порядки. Особенно он не мог примириться с тем, что когда входила хозяйка, все служащие должны были вставать. Сергей вставать не захотел, разругался с хозяйкой и ушел. У него к тому времени было написано много стихов, и он хотел быть настоящим поэтом...».
Хроника, 1, 37.
Е. А. Есенина вспомнит, что «отец наш был очень недоволен его <Сергея> желанием стать поэтом. Он, как умел, уговаривал его не лезть в писательскую компанию.
— Дорогой мой, — говорил отец. — Знаю я Пушкина, Гоголя, Толстого и скажу правду. Очень хорошо почитать их. Но видишь ли? Эти люди были обеспеченные. Посмотри, ведь они все помещики. Что же им делать было? Хлеб им доставать не надо. На каждого из них работало человек по триста, а они как птицы небесные — не сеют, не жнут... Ну где же тебе тягаться с ними?
— А Горького ты знаешь? — спросил Сергей.
— Мало читать пришлось, но знаю, писатель знаменитый. Знаю, что из простых тоже, но таких богатырей раз-два и обчелся. А ты спроси его, Горького, счастлив ли он. Уверен, что нет. Он влез в чужое стадо и как белая ворона среди них, потому его и видно всем. Страшная вещь одиночество, а он одинок. Не наша эта компания, писатели, будь ближе к своим, не отставай от своего стада, легче жить будет.
Сергей улыбнулся и, вставая из-за стола, сказал, сощурив глаза: «Посмотрим».
— Вот детина уродилась, хоть кол на голове теши, а он всё свое, — сердито сказал отец, когда Сергей ушел».
—216.
Август, после 18 (?). Есенин фотографируется с сестрами Катей и Шурой в фотоателье Г. А. Чижова (Серпуховская пл., 74).
Есенин, VII (3), [119], фото № 5, 208.
Граница события устанавливается с учетом даты официальной прописки Есенина в Москве (см.: 18 авг. 1912).
Август, вторая половина (?). Г. А. Панфилов отправляет Есенину письмо.
Это письмо, так же как и все остальные его письма другу, неизвестно. Сведения о нем содержатся в ответном письме Есенина (Есенин, VI, 15).
Август, конец (?) ... Сентябрь, начало (?). «Культура» (Малая Дмитровка, 1, д. И. А. Коровкина).
«Он поступил, — сообщит И. Г. Атюнин в 1926 г. в очерке «Рязанский мужик — поэт-лирик Сергей Есенин», — в качестве продавца в одну книжную лавку, где <так!>, проработав 6 месяцев, ушел вследствие ликвидации предприятия».
Хроника, 1, 199.
Об адресе учреждения см. также статью В. С. Баранова «Московские адреса Сергея Есенина 1912—1916 гг.» (Новое о Есенине, 1, 140).
Есенин пишет стихотворение «На память об усопшем. У могилы».
Было высказано предположение, что одним из источников стихотворения Есенина были его впечатления от смерти сверстника, соученика по Спас-Клепиковской школе Д. Ф. Пырикова (Есенин, IV, 348; VI, 267).
Между тем в воспоминаниях К. Ф. Богоявленской, написанных в начале 1960-х гг., говорится:
«По рассказам участников <курсив наш. — Сост.> хорошо помню случай выступления Сергея Есенина со своими стихами на кладбище. В 1913 году в Москве группа рабочих организованно и торжественно хоронила одного рабочего, погибшего по вине предпринимателя. Эти похороны стали демонстрацией против эксплуататоров. <...> Сергей Есенин прочитал свое стихотворение, посвященное погибшему рабочему. Я думаю <курсив наш. — Сост.>, что это было стихотворение „На память об усопшем. У могилы“».
Публикатор этих воспоминаний, изложив в связи с ними ряд своих косвенных соображений, отождествляет время события, описанного мемуаристкой, со временем создания стихотворения (Юшкин-2, 213—215).
О еще одном возможном импульсе к созданию этого произведения высказывает предположение В. А. Дроздков, рассматривая стихотворение Есенина в контексте его письма Г. Панфилову, составной частью которого оно (стихотворение) является:
«... стихотворение „На память об усопшем. У могилы“ посвящено жертвам ленского расстрела. Усопший — это, скорее всего, „безо времени сгибший“ юноша-рудокоп, бывший крестьянин. Есенин не случайно называет его „страдальцем земли“. <...> Надо также добавить, что в то далекое время были сделаны фотографии захоронений рудокопов (см.: Отечественная история: История России с древнейших времен до 1917 года: Энциклопедия / Редкол.: В. Л. Янин, В. М. Карев, М. Д. Волков и др. — М.: Большая Российская энциклопедия, т. 3, 2000, с. 315; приведены два фотоснимка захоронений).
На одном из снимков на малой поперечине деревянного креста над могилой можно прочитать „Тут покоится тело“. Ниже на большой поперечине: фамилия, имя, отчество и губерния, откуда прибыл погибший. Ещё ниже на вертикальной части креста: район и село. У основания креста надпись: „Убит 4 апр. 1912 года“. Не исключено, что Есенин мог где-то увидеть такой фотоснимок».
—5.
См. также: Скороходов, 188—190.
У юного поэта возникает замысел произведения «Пророк».
Об этом он напишет Г. А. Панфилову (Есенин, VI, 15; см. след. запись).
В те же дни Есенин отвечает Г. А. Панфилову на его (ныне неизвестное) письмо.
«Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать „Пророка“, в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу. Если в твоей душе хранятся еще помимо какие мысли, то прошу тебя, дай мне их как для необходимого материала. Укажи, каким путем идти, чтобы не зачернить себя в этом греховном сонме. Отныне даю тебе клятву. Буду следовать своему „Поэту“ <стихотворению, подаренному Г. А. Панфилову в виде записи на фотографии; см.: конец (?) мая 1912 и Приложение>. Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки. Я буду тверд, как будет мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига».
После такого — по сути, программного — заявления Есенин переходит (на обороте той же страницы письма, где это заявление помещено) к конкретным темам. Начав со слов «Дорогой Гриша...» и поблагодарив друга за весточку, он продолжает: «Проспекты <речь, скорее всего, идет о рекламных материалах товарищества „Культура“, где служит Есенин> я тебе уже отослал до твоей просьбы, а пересылки за них никакой нет, и ты не должен меня просить, что заплатишь марками. Между нами не должно быть никаких счетов. В таком случае мы будем Друзья». Предлагает адресату: «Желаешь если, я познакомлю Вас письмами с М. Бальзамовой <см. также: после 18 авг. 1912>, она очень желает с тобой познакомиться...». Пишет о девушке, что она «хочет идти в учительницы <Бальзамова только что окончила епархиальное училище> с полным сознаньем на пользу забитого и от света гонимого народа».
Письмо заканчивается словами: «Я еще тебе посылаю странное письмо, но пойми всё в нем и напиши письмо в ответ листовке», — и подписью: «Любящий тебя Друг. Есенин».
Есенин, VI, 15—16, 264—265.
Ранее (Есенин 6 (1980), 240; Есенин, VI, 265) считалось, что под «странным письмом» или «листовкой» юный поэт подразумевает программную декларацию, с которой начинается комментируемое письмо. Однако есть серьезные основания полагать, что «странным письмом», о котором идет речь, является другой текст (см. след. запись).
Он иносказательно делится с другом своими настроениями в связи с текущими социально-политическими событиями: «Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца. Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. <...> Не сбылися мечты святого дела. Планы рухнули, и всё снова осталось на веру „Дальнейшего-будущего“. Оно всё покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты всё, конечно, понимаешь, что я тебе пишу. Ми<нистр>ов всех чуть было не отправили в пекло святого Сатаны, но вышло замешательство и всё снова по-прежнему. На Ца + Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря. <...> А заря недалека, и за нею светлый день. Посидим у моря, подождем погоды, когда-нибудь и утихнут бурные волны на нем...». Затем идет полный текст стихотворения «На память об усопшем. У могилы», а на обороте листа с этим текстом — приписка: «Ответа! Ответа!».
Есенин, VI, 16—17.
Датируется с учетом нумерационных помет адресата на этом (№ 9) и предшествующем (№ 8; см. предыд. запись) письмах Есенина (подробнее см.: Есенин, VI, 242—243, 266). При первой публикации письма оно было отнесено к 1913 году (Прокушев Ю. — Альм. «Лит. Рязань», 1955, кн. 1).
О других точках зрения относительно дат ранних писем Есенина см. также в статье С. И. Субботина «О датировке писем Есенина 1911—1913 годов» (Новое о Есенине, 3, 405—421).
По мнению В. А. Дроздкова, это письмо имеет непосредственную связь с событиями, происшедшими в российском обществе после ленского расстрела (см.: после 4 апр. 1912):
«<В середине письма> Есенин, заботясь о том, чтобы адресат его хорошо понял, оперирует словами „царь“, „деспотизм“, „министры“. Последнее слово зашифровано, но легко восстанавливается. В контексте ленских событий министрами, которых „чуть было не отправили в пекло“, следует считать А. Макарова <министра внутренних дел> и С. Тимашёва <министра торговли и промышленности>. Применение простого шифра (количество точек равно количеству пропущенных букв) к слову „министров“, очевидно, преследовало цель подготовить адресата к правильному прочтению следующей фразы с условным написанием слова „царя“ в виде двух компонент (Ца+Ря). Такое разбиение слова „царя“, по нашему мнению, как бы превращает единственное число во множественное, <и> фраз<у> „На Ца+Ря не было ничего <...>, а хотели их...“ <...> надо читать так: «На царя не было ничего <...>, а хотели его...». <...> условные написания некоторых слов понадобились Есенину, чтобы выразить крамольную мысль о желательности отправить в пекло не только министров, но и самого царя. Действительно, в расшифрованном виде фраза принимает вид: „Ми<нистр>ов всех чуть было не отправили в пекло святого Сатаны, но вышло замешательство и всё снова по-прежнему. На царя не было ничего и ни малейшего намека, а хотели его <т. е., как и
министров, отправить в пекло>, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря <т. е. пока не произойдёт революция>“».
Некоторые исследователи (напр., Ю. Л. Прокушев, Ю. Б. Юшкин) продолжают придерживаться мнения, что это письмо написано в 1913 г.
См. Приложение.
Сентябрь, до 16. Есенин одновременно получает письма от М. П. Бальзамовой и Г. А. Панфилова (с приложением его фотографии).
Сентябрь, 16. Есенин отправляет письмо М. П. Бальзамовой.
В нем он, возможно, пишет: «Твой порыв может пройти. Ты встретишь достойного себе человека, умнее, серьезнее и сильнее душою меня. Сблизишься с ним и... тогда уже для тебя буду чужой и забытый, а если и не таким, то я и сам удалюсь от всех, чтобы чего не причинить дурного. Так оно, Маня, и бывает.
«Оттого на душе у меня тяжело,
» (прощай).
Не сердись на меня,
моя Маня!
Напишу Панфилову <такое письмо неизвестно>, что где-то, мол, есть Маня, которая гораздо стоит выше нас обоих. Одновременно с твоим письмом он мне прислал письмо и карточку».
Событие устанавливается по конверту с адресом М. П. Бальзамовой, написанным рукой юноши, и почтовым штемпелем с датой: 16.9.12. Само письмо до сих пор считалось утраченным или ненайденным (Есенин, VII (3), 29, запись № 7). Однако вполне вероятно, что в конверте, о котором идет речь, находилось именно то из писем Есенина, которое немного позже он сам охарактеризует как написанное в «горячем и безумном порыве» (см.: 14 окт. 1912). Ныне выявлен лишь фрагмент этого письма, исполненный на отдельном листке. Его текст и приведен выше. Ранее он датировался второй половиной сент. — первой декадой окт. 1912 г. (Есенин, VI, 18, 268).
— Октябрь, до 20. Есенин начинает работу над драмой «Пророк».
Юный поэт знакомит с написанным человека с гуманитарным университетским образованием (его личность не установлена). По словам Есенина, тот дает его произведению высокую оценку.
Источником сведений является письмо Есенина (см.: 21 окт. 1912). О замысле драмы см. также: конец (?) авг. ... начало (?) сент. 1912. Ее текст неизвестен (Есенин, VII (3), 15). О ее объеме см.: 26 янв. 1913 и Есенин, III, 455.
Сентябрь (?) ... Октябрь, до 14.
Об этом он сообщит М. П. Бальзамовой: «Живу я в конторе Книготоргового т-ва „Культура“» (см.: 14 окт. 1912).
Октябрь, до 14. Есенин получает от М. П. Бальзамовой ответ на свое письмо.
Девушка интересуется состоянием его здоровья. Спрашивает, почему до сих пор не произошло обещанного ранее знакомства («в письмах» — см.: после 18 авг. 1912) с Г. А. Панфиловым и просит Есенина прислать фотографию его друга (упомянутую в предшествующем письме юноши; см.: 16 сент. 1912).
Октябрь, 14. Есенин отправляет М. П. Бальзамовой письмо.
Оно начинается так: «Маня! Как я рад, что наконец-то получил от тебя известия. Я почти безнадежно смотрел на ответ того, что высказал в своем горячем и безумном порыве. И... И вдруг вопреки этому ты ответила. Милая, милая Маня». Отвечая на вопрос девушки о здоровье, пишет: «... чувствую себя неважно, очень больно ноет грудь. Да, Маня, я сам виноват в этом», — и затем открывает ей обстоятельства, которые привели его к попытке отравиться после их расставания в Константинове (это место письма приведено выше; см.: 10 или 11 июля 1912). Осуждает за то, что произошло, не только себя, но и тех, кто спровоцировал его на такой поступок.
Сообщая далее о своем местожительстве и службе («конторе Книготоргового т-ва „Культура“»), характеризует окружающих и свое отношение к ним: «Я не могу примириться с конторой и с <е>е пустыми людьми. Очень много барышень, и очень наивных. Первое время они меня совершенно замучили. Одна из них, черт бы ее взял, приставала, сволочь, поцеловать ее и только отвязалась тогда, когда я назвал ее дурой и послал к дьяволу. Никто почти меня не понимает, всего только двое слушают охотно; для остальных мои странные речи. Один академик, другой очень серьезный и милый юноша, как и я, чужды всем <о ком идет речь, не выявлено>. Я насмехаюсь открыто надо всеми, и никто не понимает, лишь они». Отвечая на вопросы девушки (см. предыд. запись), пишет: «Панфилов скоро пришлет мне ответ <на неизвестное ныне письмо>, и я ему дам <твой> адрес. Карточку <его> я тебе пришлю после со своей». Письмо заканчивается словами: «Обнимаю тебя, моя дорогая! Милая, почему ты не со мной и не возле меня. Сережа».
—20, 268—271.
Октябрь, 15... 20. Есенину приходит письмо от Г. А. Панфилова, в котором тот с радостью соглашается вступить в переписку с М. П. Бальзамовой.
О событии и его содержании см.: 21 окт. 1912.
М. П. Бальзамова отвечает на письмо Есенина из села Калитинка Рязанской губернии.
он украл корову.
Сведения о содержании письма содержатся в есенинском ответе на него (см. след. запись).
Октябрь, 21. Есенин отправляет М. П. Бальзамовой ответное письмо.
Сразу после благодарности за присланный привет, откликается на ее осудительные слова: «Я очень много волновался после твоего письма. Зачем? Зачем ты проклинаешь несчастный и без того обиженный народ. Неужели такие пустые показания, как, например, «украл корову», тебя так возмутили, что ты переменила вмиг свои направления, и в душе твоей случился переворот. Напрасно, напрасно, Маня. Это пустая и ничтожная, не имеющая значения причина. Много случается примеров гораздо серьезнее этого, от которых, пожалуй, и правда возникают сомнения и, на мгновение поддаваясь вспышке, готов поднять меч против всего, что тебя так возмущает, и невольно как-то из души вылетают презрительные слова по направлению к бедным страдальцам. Но после серьезного сознания это всё проходит, и снова готов положить свою душу за право своих братьев. Подумай, от чего это происходит. (Я теперь тебя тоже уже буду причислять к моим противникам, но ты ничего особенного и другого чего не выводи). Не вы ли своими холодными поступками заставляете своего брата (родства с которым вы не признаёте) делать подобные преступления. Разве вы не видите его падения? Почему у вас не возникают мысли, что настанет день, когда он заплатит вам за все свои унижения и оскорбления. Зачем вы его не поддерживаете для того, чтобы он не сделал чего плохого благодаря своему безвыходному положению. Зачем же вы на его мрачное чело налагаете клеймо позора. Ведь оно принадлежит вам, и через ваше холодное равнодушие совершают подобные поступки». Запальчиво высказавшись затем об осудившем кражу коровы священнике (под началом которого, очевидно, находилась Бальзамова как учительница церковно-приходской школы), завершает свою инвективу словами: «Конечно, милая Мария, я тебя за это ругаю, но и прощаю всё по твоей невинности».
«Зачем ты мне задаешь всё тот же вопрос? Ах, тебе приятно слышать его <т. е. ответ на него>. Ну, конечно, конечно, люблю безмерно тебя, дорогая Маня». Делится сокровенным («Я тоже готов бы к тебе улететь, да жаль, что все крылья в настоящее время подломаны. Наступит же когда-нибудь время, когда я заключу тебя в свои горячие объятья и разделю с тобой всю свою душу. Ах, как будет мне хорошо забыть все свои волненья у твоей груди») и размышляет о грядущем: «А может быть, всё это мне не суждено! И я должен влачить те же суровые цепи земли, как и другие поэты. Наверное, прощай сладкие надежды утешенья, моя суровая жизнь не должна испытать этого».
Подчеркивая: «Пишу много под нависшею бурей гнева к деспотизму», сообщает: «Начал драму „Пророк“». Рассказывает, как откликнулся на это сочинение один из его новых знакомых («довольно образованный человек <о ком идет речь, не установлено>, кончив<ший> университет историко-филологического факультета <так!>»): «Удивляется, откуда у меня такой талант, сулит надежды на славу...». О своей реакции на этот отклик замечает: «... а я посылаю ее <славу> к черту».
Сразу после этого следует: «Скоро и кончится конкурс Надсона».
Скорее всего, в июльском разговоре с Бальзамовой Есенин рассказал ей, что послал стихи на этот конкурс (см. о нем: после 5 мая 1912). По условиям мероприятия, прием стихов прекращался 1 нояб. 1912 г. (Есенин, VI, 272).
Из предпоследней фразы: «Панфилов очень рад, я ему сообщил» — явствует, что незадолго до того Есенин получил письмо от друга с его согласием начать переписку с девушкой (ср.: 15... 20 окт. 1912).
—22, 271—273.
Затем в переписке Есенина и Бальзамовой наступит перерыв в несколько месяцев после того, как девушка не ответит на данное письмо; также не будет начата и ее переписка с Панфиловым (см. ниже записи от нояб. (?) 1912 г. (первую по счету) и от 26 янв. 1913). Причины ее тогдашнего молчания из известных ныне документальных материалов установить не удается.
Октябрь — Ноябрь (?). Есенин пишет стихотворение «Грустно... Душевные муки...» и начинает работу над стихотворением «Смерть».
Сроки событий базируются на датировке единственного источника сведений о них — письма, где эти стихи приведены (см. ниже четвертую по счету запись от нояб. (?) 1912 г.).
Ноябрь — 1913, март. Есенин занимается распространением среди рабочих журнала «Огни» (редактор — член Суриковского литературно-музыкального кружка И. И. Морозов).
Об этом он сообщит в письме к Г. А. Панфилову (см.: 16 (или 25?) марта... 13 апр. 1913; Есенин, VI, 34). Время событий определяется в соответствии со сроками выхода журнала, апрельский (1913 г.) номер которого был запрещен цензурой, а издание прекращено (Есенин, VI, 288).
Ноябрь (?).
В этом письме, от которого сохранилось лишь окончание, Есенин характеризует некоего, не знакомого ему лично, Исая Павлова (он — «юноша, как и мы, и с такими же порывами»), который хочет не только «увидеть мои сочинения», но и «показать их с разрешением <так!> г-на Есенина Яблоновскому <ведущему литературному и художественному критику газеты «Русское слово», издававшейся И. Д. Сытиным; это намерение реализуется — см.: 9 февр. 1913>». Считает, что другу не следует ждать «от синьорины Бальзамовой ответа». Сообщение о прекращении своей переписки с ней и об уничтожении ее писем заканчивает словами: «Славно! Конец неначинающегося <т. е. неначавшегося> романа!»
Есенин, VI, 23, 273.
Отвечая Есенину на его письмо (см. предыд. запись), Г. А. Панфилов просит объяснить причину разрыва друга с М. П. Бальзамовой и восклицает: «Неужели и она оказалась такой же бездушной машиной <?>».
Сведения о содержании письма и цитата из него взяты из письма Есенина к М. П. Бальзамовой (см.: 26 янв. 1913).
В одном из этих (ныне неизвестных) писем Есенин цитирует строки Лермонтова: «И скучно, и грустно, и некому руку подать...», а Панфилов,
отвечая ему, продолжает цитату и добавляет: «Чего мы ждем с тобою, друг; время-то не ждет, можно с громадным успехом увязнуть в мире житейской суеты и разврата». Они вспоминают и (говоря словами Есенина) «разбирают» «Великого идеалиста Пырикова, нашего друга», который «стал жертвой семьи и деспотизма окружающих. Умер от чахотки».
Есенин, VI, 29.
О содержании и фрагментах переписки друзей того времени известно из единственного источника — одного из писем Есенина к М. П. Бальзамовой (см.: 26 янв. 1913).
Оно начинается с сообщения о своей болезни и о том, что «с отцом шла неприятность»: «Теперь на квартиру к нему <отцу> я хожу редко. Он мне сказал, что у них „мне нечего делать“». Пересказав слова своего дяди с материнской стороны И. Ф. Титова о намерении родных «после Пасхи» отправить его через «Петербург в имение, которое недалеко находится от Финляндии и где живет» этот дядя, Есенин заключает: «Эх, теперь, вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу». Жалуясь, что и «в конторе <книготоргового товарищества „Культура“, где он служит; см.: конец (?) авг. ... начало (?) сент. 1912> жизнь становится невыносимее», продолжает: «Что делать? Пишу письмо, а руки дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук». Сразу после этих слов приводит (полностью) собственное стихотворение «Грустно... Душевные муки...».
Делится с другом размышлениями о вере, жизни и смерти: «... в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового... Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему.
Жизнь... Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому неизвестно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова: «Мир есть тайна Бога, / Бог есть тайна мира».
Да, однако, если это тайна, то пусть ей и останется. Но мы все-таки должны знать, зачем живем, ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда-то говорил: «А все-таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая». Да, я то же думаю, но зачем она, жизнь? Зачем жить? <...> Ужели так и невозможно разгадать».
«Кто скажет и откроет мне...» и т. д.) с пояснением автора: «Из „Смерти“, начатой мною <полный текст произведения неизвестен>».
Есенин, VI, 24—25, 273.
См. Приложение.
Ноябрь (?) — Декабрь, до 9 (?) или 10 (?). Есенин знакомится, а затем часто встречается с Исаем Павловым.
«есть мясо и рыбу, прихотливые вещи, как-то вроде шоколада, какао, кофе» (см.: 23 апр. 1913).
Другие сведения об этом человеке, кроме содержащихся в есенинских письмах (см., напр., первую из записей от нояб. (?) 1912), не выявлены.
Сведения об этих событиях и их рамки установлены по письмам Есенина (Есенин, VI, 26, 33).
Декабрь, 9 (?) или 10 (?). Обеспокоенный молчанием Г. А. Панфилова, Есенин пишет ему письмо.
«М. Г. <т. е. Милостивый Государь>. Что же вы там спите! Пора, я думаю, ответить. <...> Э!!! Милостивый г..., не по правилам». Затем продолжает: «Слушай, Гриша. Я писал тебе когда-то о г. Павлове <см.: нояб. (?) 1912>. Теперь, со твоего, сударь, соизволения могу я вас через письма познакомить. Этот го<споди>н оч<ень> желает поближе сойтись с нами, потому что убеждения его во многом сходны с нами. Кроме того, он вегетарианец, умеет затронуть кое-какие вопросы. Вообще, человек полного уразумения. Если тебе кажется странным сие, то я открою, что он уже по моим рассказам оч<ень> х<орошо> тебя знает и жаждет знакомства. Кроме всего, я сообщаю тебе велию новость. Одержимый, так ска-ть, бесами, я когда-то, тебе известно, испускал из своих уст и ноздрей дым кадильный сатаны; теперь же, благодаря сему Павлову, я бросил сию пакость». Просит: «Уничтожь сию банальность».
Есенин, VI, 26, 277.
Декабрь, 11 (?) ... 15 (?). Г. А. Панфилов отвечает Есенину.
Слова друга он воспринимает как оскорбление для себя (особенно его возмущает выражение «Что вы спите!»). Вероятно, он требует от Есенина объяснить причины его разрыва с Бальзамовой и даже вернуть свою фотографию.
Декабрь, середина (?). Получив письмо Панфилова, Есенин откликается на него в бурно-эмоциональном тоне.
Он пишет: «Прежде всего, лучше истина, чем лицемерие: ты думаешь, ты прав со своими укоризнами? Тебя оскорбило то, что я сказал: «Что вы спите». Но ведь ты лучше почитаешь истину и искренность. Знай же: я это чувствовал и сказал. Я и всегда говорю, что чувствую. Что ты подозреваешь в этих словах? Если что-либо дурное, то я говорю тебе нет! Если тебе это кажется грубо, то прости, я извинения просить не буду. Я сказал искренно, так, как сказал бы всякий мужик, видя, что мешкают. <...> Если что-либо и встретилось в моем письме, затрагивающее струны твоей души, то знай, я не отвлеченная идея (какая-либо), а человек, не лишенный чувств, и недостатков, и слабостей. Вина не моя, что ты нашел оскорбление в моем письме, — вина твоя, что ты не мог разобрать. <...> Не я тебя оскорбил, ты сам себя и меня, и меня до обидных слёз. <...> За все твои слова я мог бы сказать, как Рахметов («Что делать?», Чернышевский): «Ты или подлец, или лжец». Но я не хочу и особого равнодушия <так!> не имею, и притом глубоко тебя знаю и ценил <сначала Есенин написал — «ценю»> как лучшего друга. Все-таки
рана оскорбления лежит у меня на груди. Не было изо всех писем горше и худше сего письма!!! <...> Теперь уже не дружба, а жалкие шатающиеся останки, которые, может быть, рухнут при малейшем противоречии.
Ответа просить я не буду, потому что, может быть, будет тебе неприятно и ты не сочтешь себя обязанным и виновным перед собою. Почему-то невольно лезут в голову мрачные строчки <из Надсона>:
Облетели цветы, догорели огни,
Непроглядная ночь, как могила, темна».
—28, 278.
1912. Этим годом пометит Есенин стихотворения «Заиграй, сыграй, тальяночка, малиновы меха...», «Матушка в Купальницу по лесу ходила...» и «Задымился вечер, дремлет кот на брусе...», когда осенью 1925 г. будет готовить к изданию свое собрание стихотворений.
Собр. ст., 1.
1912... 1913. Есенин пишет стихотворение «Поэт» («Он бледен. Мыслит страшный путь...»).
— Есенин, VII (3), 412.