Из хроники текущих событий 1917 г.
Февраль, 27. Николай II, находящийся в Ставке (г. Могилев), записывает в дневнике:
«В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад; к прискорбию, в них стали принимать участие и войска. Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. Погода стояла солнечная. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час ночи перебрался в поезд».
Отречение Николая II, 33.
В Петрограде З. Н. Гиппиус записывает в дневнике:
«Мимо окон идет страшная толпа: солдаты без винтовок, рабочие с шашками, подростки и даже дети от 7—8 лет, со штыками, с кортиками. Сомнительны лишь артиллеристы и часть семёновцев. Но вся улица, каждая сияющая баба убеждена, что они пойдут „за народ“. <...> Взята Петропавловская крепость. Революционные войска сделали ее своей базой».
Дневники, 1, 455.
Февраль, 28. Николай II пишет в дневнике:
«Лег спать в 3 ¼, так как долго говорили с Н. И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками, водворить порядок. Спал до 10 час. Ушли из Могилева в 5 час. утра. Погода была морозная, солнечная».
Отречение Николая II, 33.
Солдатская манифестация. Петроград. 1917 г. Фото.
Март, 1. З. Н. Гиппиус записывает в дневнике:
«С утра текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой. <...> Родзянко и Гучков отправились утром на Никол<аевский> вокзал, чтобы ехать к царю (за отречением? или как? и посланные кем?), но рабочие не дали им вагонов. (Потом, позднее, все же поехали, с кем-то еще). Царь и не на свободе, и не в плену, его не пускают железнодорожные рабочие. Поезд где-то между Бологим и Псковом».
Дневники, 1, 464, 467.
А. М. Ремизов позднее напишет:
«К Таврическому дворцу с музыкой водили войска. <...> Появились из деревень ходоки: посмотреть нового царя — Родзянку.
Родзянко был у всех на устах.
И в то же время в том же Таврическом дворце, где сидел этот самый Родзянко, станом расположились другие люди во главе с Чхеидзе — Совет рабочих и солдатских депутатов. <...>
И Родзянко пропал, точно его и не бывало. <...>
Появились из деревень ходоки: посмотреть нового царя — Керенского.
Керенский был у всех на устах. <...>
Поступили, кто посмышленее, в есеры:
— В то самое, — говорили, — где Керенский.
— Бескровная революция, — задирали нос, — знай наших!
— Бескровная, это вам не французская! — дакали.
Демонстрации с пением и музыкой ежедневно».
Всеобщее восстание. Временник Алексея Ремизова. Орь, 27/II — 1/VI 1917. — Журн. «Эпопея: Лит. ежемесячник под ред. Андрея Белого», М.; Берлин, 1922, № 2, авг.
Солдатская манифестация. Марсово поле. 1917 г. Фото.
З. Н. Гиппиус. Фото.
Март, 2. Формирование Временного правительства. Отречение Николая II.
Николай II
«Утром пришел Рузский и прочел свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 2 ½ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого.
Кругом измена и трусость и обман!»
Отречение Николая II, 34.
З. Н. Гиппиус записывает в дневнике:
«Сидим, сумерки, огня не зажигаем, ждем, на душе беспокойно. Страх — и уже начинающееся возмущение.
Вдруг — это уже часов 6 — телефон, сообщение (самое верное, ибо от Зензинова идущее): «Кабинет избран. Все хорошо. Соглашение достигнуто». <...>
Поздно ночью — такие, наконец, вести, определенные: Николай подписал отречение на станции Дно в пользу Алексея, регентом Мих<аил> Ал<ександрович>».
Дневники, 1, 470—472.
А 3 марта и брат царя Михаил Александрович отрекается от престола, предоставив выбор формы правления будущему Учредительному собранию.
Март, 3. Константиновская помещица Л. И. Кашина пишет Н. Викторову: «Здесь, в Константинове, не обошлось без беспорядков: в мое отсутствие, в воскресенье <т. е. 26 февраля>, в усадьбу вломились чел<овек> тридцать ребят, под предводительством двух беглых солдат, и потребовали они ключи, желая произвести обыск, чтобы открыть якобы спрятанное у нас оружие и пулеметы. Т. к. их было много, то ключи им были даны, и они перерыли весь дом, всю усадьбу и вели себя очень вызывающе. Никакого оружия они, конечно, не нашли, но зато утащили у нас 2 четверти денатурированного спирта... К счастью нашему, они в тот же вечер спиртом этим перепились до невменяемости, перестреляли друг друга слегка, а на другое утро были взяты подоспевшими из Рязани солдатами; очевидно, теперь будет спокойнее, хотя пойманы не все, кое-кто на свободе...»
Архипова, 25, 27.
А. М. Ремизов. Фото.
Март, 6. Двоевластие.
Из дневника З. Н. Гиппиус«Странный, в конце концов, факт получился: существование рядом с Временным прав<ительств>ом двухтысячной толпы, властного и буйного перманентного митинга, — этого Совета Раб<очих> и Солд<атских> депутатов».
Дневники, 1, 479.
Л. И. Кашина. Фото.
А. М. Горький. Фото.
Март, 12. В Петрограде — собрание деятелей искусства:
«12 марта в Михайловском театре состоялось собрание деятелей искусства всех отраслей под председательством В. Д. Набокова. <...>
После речи представителя организационной комиссии А. И. Таманова о целях и задачах собрания слово было предоставлено М. Горькому, который дал краткий отчет об организованной им комиссии, состав которой пополнился двумя представителями Совета рабочих и солдатских депутатов. Начались выступления ораторов, первоначальная запись которых с 20 дошла до 46. <...> По обыкновению, немало выступало ораторов, совершенно не ведомых миру и деятелям искусства. Среди ведомых: <...> Сологуб, футуристы Зенкевич и Маяковский, Мейерхольд <...> и др. Представители самых левых течений, находя, что „искусство в опасности“, настаивали на необходимости „отделения искусства от государства“, созыва всероссийского учредительного собрания деятелей искусства <...> По окончании речей на голосование было поставлено 9 резолюций и поднятием рук принят ряд предложений об организации союза, созыве учредительного собрания и т. д.»
В. В. Маяковский. Фото.
Газ. «Речь». 1917, 14 марта.
Май, 25. А. А. Блок записывает в дневнике:
«Старая русская власть делилась на безответственную и ответственную.
Вторая несла ответственность только перед первой, а не перед народом.
Такой порядок требовал людей верующих (вера в помазание), мужественных (нераздвоенных) и честных (аксиомы нравственности). С непомерным же развитием России вглубь и вширь он требовал еще — все повелительнее — гениальности.
Всех этих свойств давно уже не было у носителей власти в России. Верхи мельчали, развращая низы. Все это продолжалось много лет. Последние годы, по признанию самих носителей власти, они были уже совершенно растеряны. Однако равновесие не нарушалось. Безвластие сверху уравновешивалось равнодушием снизу. Русская власть находила опору в исконных чертах народа. Отрицанию отвечало отрицание. Так как опора была только отрицательною, то, для того чтобы вывести из равновесия положение, надо было ждать толчка. Толчок этот, по громадности России, должен был быть очень силен. Таковым оказалась война 1914—1917 года. Надо помнить, однако, что старая русская власть опиралась на очень глубокие свойства русской души, на свойства, которые заложены в гораздо большем количестве русских людей, в кругах гораздо более широких (и полностью или частями), чем принято думать; чем полагается думать „по-революционному“. „Революционный народ“ — понятие не вполне реальное. Не мог сразу сделаться революционным тот народ, для которого, в большинстве, крушение власти оказалось неожиданностью и „чудом“; скорее просто неожиданностью, как крушение поезда ночью, как обвал моста под ногами, как падение дома.
Революция предполагает волю; было ли действие воли? Было со стороны небольшой кучки лиц. Не знаю, была ли революция?»
Блок, 7, 254—255.
А. А. Блок. Фото.
З. Н. Гиппиус записывает в дневнике:
«Вот уже две недели, как большевики, отъединившись от всех других партий (их опора — темные стада гарнизона, матросов и всяких отшибленных людей, плюс — анархисты и погромщики просто), — держат город в трепете, обещая генеральное выступление, погром для цели: „Вся власть советам“ (т. е. большевикам). Назначили самовольно съезд советов, сначала на 20-е, когда и объявили было знаменитое выступление, но затем отложили и то, и другое — на 25 октября. Ленин каждодневно в „Рабочем пути“ (б. „Правда“), совершенно открыто, наставляет на этот погром, утверждая его как дело решенное. Газеты спешат сообщить, что пр-во „собирается“ его арестовать».
Дневники, 1, 576.
А. А. Блок записывает в дневнике:
«Вчера — в Совете рабочих и солдатских депутатов произошел крупный раскол среди большевиков. Зиновьев, Троцкий и пр. считали, что выступление 20-го нужно, каковы бы ни были его результаты, и смотрели на эти результаты пессимистически. Один только Ленин верит, что захват власти демократией действительно ликвидирует войну и наладит все в стране.
Таким образом, те и другие — сторонники выступления, но одни — с отчаянья, а Ленин — с предвиденьем доброго. Некоторые полагают, что выступления не надо, так как оно подорвет голоса в Учредительном собрании и в партии большевиков, которая сейчас сильна. <...>
— независимо от всех — стихийно.
Крестьяне не дают городам хлеба, считая, что в городах все сыты».
Блок, 7, 311—312.
А. А. Блок. Фото.
Октябрь, 25. З. Н. Гиппиус: «Пишу днем, т. е. серыми сумерками. Одна подушка уже навалилась на другую подушку: город в руках большевиков. <...> Заняли вокзалы, Мариинский дворец (высадив без грома „предбанник“), телеграфы, типографии „Русской воли“ и „Биржевых <ведомостей>“».
Дневники, 1, 587.
З. Н. Гиппиус. Фото.
—27. II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов и представителей уездных и губернских Советов крестьянских депутатов объявляет о приходе к власти большевиков; принимаются декреты о мире, о земле и др.
Газ. «Известия», 1917, 27 и 28 окт.
Октябрь, 28. В «Известиях» и «Правде» — Декрет о печати (от 27 октября) за подписью Председателя Совнаркома (Ленина).
А. В. Луначарский. Фото.
Ноябрь, 7. М. Горький «Несвоевременных мыслях» так отзывается о новых правителях России:
«Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия.
Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся, якобы по пути «социальной революции» — на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции. <...>
Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть — что из этого выйдет?»
Горький М. К демократии. — Газ. «Новая жизнь», 1917, 7 нояб.
В. В. Маяковский заявляет на заседании Временного комитета уполномоченных Союза деятелей искусств (председатель Ф. К. Сологуб):
«... Нужно приветствовать новую власть и войти с ней в контакт».
Катанян, 135.
Ноябрь, 30. — съезд партии эсеров.
«Известия», 1917, 2 дек.
Происходит раскол из-за левых эсеров, создавших особую организацию. Констатируется, что Иванов-Разумник, не состоя членом партии, «по какому-то недоразумению» стал редактором центрального партийного органа, после чего он был «исключен». Но он продолжил сотрудничество с левыми эсерами, в периодике которых продолжит публиковаться и Есенин.
Декабрь, 23. В «Газете Временного рабочего и крестьянского правительства» публикуется декрет «О введении нового правописания», подписанный А. В. Луначарским.
Декабрь, 24. Газ. «Новая жизнь» печатает статью М. Горького «Без заглавия»:
«Да, — мы переживаем бурю темных страстей, прошлое вскрыло пред нами свои глубочайшие недра и показывает нам, до чего отвратительно искажен человек, вокруг нас мечется вьюга жадности, ненависти, мести; зверь, раздраженный долгим пленом, истерзанный вековыми муками, широко открыл мстительную пасть и, торжествуя, ревет злопамятно, злорадно.
Но — все подлое и скверное, что есть на земле, сделано и делается нами, и все прекрасное, разумное, к чему стремимся мы, — в нас живет.
Вчерашний раб сегодня видит своего владыку поверженным во прах, бессильным, испуганным, — зрелище величайшей радости для раба, пока еще не познавшего радость более достойную человека — радость быть свободным от чувства вражды к ближнему. Но и эта радость будет познана, — не стоит жить, если невозможно верить в братство людей, жизнь бессмысленна, если нет уверенности в победе любви.
Да, да — мы живем по горло в крови и грязи, густые тучи отвратительной пошлости окружают нас и ослепляют многих; да, порою кажется, что эта пошлость отравит, задушит все прекрасные мечты, рожденные нами в трудах и мучениях, все факелы, которые зажгли мы на пути к возрождению.
Но человек, все-таки, — человек и, в конце концов, побеждает только человеческое, — в этом великий смысл жизни всего мира, иного смысла нет в ней.
Лучше сгореть в огне революции, чем медленно гнить в помойной яме монархии, как мы гнили до февраля.
Мы, Русь, очевидно, пришли ко времени, когда все наши люди, возбужденные до глубины души, должны смыть, сбросить с себя веками накопленную грязь нашего быта, убить нашу славянскую лень, пересмотреть все навыки и привычки наши, все оценки явлений жизни, оценки идей, человека, мы должны возбудить в себе все силы и способности и, наконец, войти в общечеловеческую работу устроения планеты нашей, — новыми, смелыми, талантливыми работниками.
Да, наше положение глубоко трагично, но всего выше человек — в трагедии.
Да, жить — трудно, слишком много всплыло на поверхность жизни мелкой злости, и нет священного озлобления против пошлости, озлобления, убийственного для нее.
„Для философа необходимо спокойствие души — искусного кормчего воспитывают только бури“.
— окрепнут и воспитают в себе непоколебимую силу сопротивления древним, зверским началам жизни.
Сегодня — день Рождения Христа, одного из двух величайших символов, созданных стремлением человека к справедливости и красоте.
Христос — бессмертная идея милосердия и человечности и Прометей — враг богов, первый бунтовщик против Судьбы, — человечество не создало ничего величественнее этих двух воплощений желаний своих.
— оба символа скипятся в одно великое чувство и все люди сознают свою значительность, красоту своих стремлений и единокровную связь всех со всеми.
В эти страшные для многих дни мятежа, крови и вражды не надо забывать, что путем великих мук, невыносимых испытаний, мы идем к возрождению человека, совершаем мирское дело раскрепощения жизни от тяжких, ржавых цепей прошлого.
Будем же верить сами в себя, будем упрямо работать, всё в нашей воле, и нет во вселенной иного законодателя, кроме нашей разумной воли.
Всем, кто чувствует себя одиноко среди бури событий, чье сердце точат злые сомнения, чей дух подавлен тяжелой скорбью — душевный привет!
И душевный привет всем безвинно заключенным в тюрьмах».
Газета «Известия» публикует декрет ВЦИК «О Государственном издательстве», принятый 29 декабря.
Из хроники текущих событий 1918 г.
Январь, 1. И. А. Бунин
«Кончился этот проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так.
А кругом нечто поразительное: почти все почему-то необыкновенно веселы, — кого ни встретишь на улице, просто сияние от лица исходит...».
Окаянные дни, 3.
И. А. Бунин. Фото.
Опросный лист волостного Совета — ГАРФ.
Январь, 7.
Опросный лист. — ГАРФ.
записывает в дневнике:
«Был на заседании „Книгоиздательства писателей“, — огромная новость: Учредительное Собрание разогнали!
О Брюсове: всё левеет, „почти уже форменный большевик“».
Окаянные дни, 4.
Январь, 9. А. А. Блок пишет статью «Интеллигенция и революция»:
«России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и — по-новому — великой. <...>.
обязанность художника — видеть то, что задумано, слушать ту музыку, которой гремит „разорванный ветром воздух“.
Что же задумано?
. Устроить так, чтобы все стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью. <...>
„Мир и братство народов“ — вот знак, под которым проходит русская революция. Вот о чем ревет ее поток. Вот музыка, которую имеющий уши должен слышать. <...>
Стыдно сейчас надмеваться, ухмыляться, плакать, ломать руки, ахать над Россией, над которой пролетает революционный циклон. <...>
— слушайте Революцию».
«Знамя труда», 1918, 19 янв.
А. А. Блок. Фото.
Январь, 14. А. А. Блок пишет ответ на анкету:
«Может ли интеллигенция работать с большевиками? — Может и обязана...»
Газ. «Петроградское эхо» (веч. выпуск), 1918, 18 янв.
А. А. Блок пишет в дневнике:
«Происходит совершенно необыкновенная вещь (как всё): „интеллигенты“, люди, проповедовавшие революцию, „пророки революции“, оказались ее предателями. Трусы, натравливатели, прихлебатели буржуазной сволочи.
<полагая>, что они отмеченные. Вот моя отвлеченность. Что же, автор „Юлиана“, „Толстого и Достоевского“ и пр. <Д. С. Мережковский> теперь ничем не отличается от „Петербургской газеты“.
Это простой усталостью не объяснить. На деле вся их революция была кукишем в кармане царскому правительству.
После этого приходится переоценить не только их „Старые годы“ (которые, впрочем, никогда уважения не внушали: буржуйчики на готовенькой красоте), но и „Мир искусства“, и пр., и пр.
Так это называлось, что они боялись „мракобесия“? Оказывается, они мечтают теперь об учреждении собственного мракобесия на незыблемых началах своей трусости, своих патриотизмов.
Несчастную Россию еще могут продать. (Много того же в народе.)».
—319.
Д. С. Мережковский. Фото.
Январь, 18. А. А. Блок пишет в дневнике:
«Вчера — Зимний дворец <...>
Я поднимаю вопрос об орфографии. Главное мое возражение — что она относится к технике творчества, в которую государство не должно вмешиваться. Старых писателей, которые пользовались ятями как одним из средств для выражения своего творчества, надо издавать со старой орфографией. Новые, которые будут писать по-новому, перенесут свою творческую энергию (elan <полёт, порыв>) в другие приемы (тороплюсь записывать, потому нескладно).
Меня поддерживают Л. Рейснер и Альтман. Остальные — за новую орфографию, хотя понимают меня.
С Бенуа мы всё наоборот. Он лично ненавидит „Известия“ и любит мольеровскую орфографию изданий XVII века. Я лично не привязан к старому и, может быть, могу переучиться даже сам, но опасаюсь за объективную потерю кое-чего для художника, а , и для народа.
Однако, может быть, сопротивлялись так же, как я вчера, и новой французской орфографии и петровскому гражданскому шрифту.
Новая орфография введена старым правительством („временным“) и им же проведена в школы и учебники. Большевики делают лишь новые практические шаги в этом направлении. Для издания классиков это уже было предрешено, но, несмотря на то, что они считают невозможным поступаться декретом, я прошу вновь пересмотреть вопрос, пригласив на следующее заседание Морозова и Иванова-Разумника. Они, со своей стороны, пригласят педагогов. <...>
Вот что я еще понял: эту рабочую сторону большевизма, которая за летучей, за крылатой. Тут-то и нужна их помощь. Крылья у народа есть, а в уменьях и знаньях надо ему помочь. Постепенно это понимается. Но неужели многие „умеющие“ так и не пойдут сюда?»
—320, 321.
Январь, 22. З. Н. Гиппиус записывает:
«Вчера же были грандиозные крестные ходы. „Анафему“ читали у Казанского собора.
Большевики не верят, что серость всколыхнулась серьезно (черт знает, может, они правы, может быть, и тут серость быстро „сдаст“). Сегодня хватили декрет о мгновенном лишении церкви всех прав, даже юридических, обычных.
Церкви, вероятно, закроются. Вот путь для Тихона сделаться новым Гермогеном.
Но ничего не будет. О, нет людей! Это самое важное, самое страшное.
А „народ“... Я подожду с выводами».
—66.
А. А. Блок продолжает запись о реформе орфографии:
«Необходимо, однако, записать вчерашний день. <...>
П. О. Морозов (приглашенный лично Л. М. Рейснер) выражает протест против нового правописания только практически. Его доводы парирует комиссар. Я повторяю свое возражение (единственное), прибавляя, что я на нем не стою (считая, что мне надо это сказать в виде предостережения — caveant <Следите, консулы, чтобы республика не потерпела ущерба>... Слабо возражает Л. Рейснер (за старое — для стихов). Новое правописание принимается (Луначарский определяет мой довод как невесомый). <...>
П. О. Морозов ругал мне за орфографию Шахматова и прочих. Против выбрасыванья Ъ-ов он ничего не имеет. Вообще же реформа кажется ему очень большой (очень малые изменения во французском и немецком правописании. При Петре — гражданский шрифт — всего 10 книг).
Луначарский делает оговорки — все и всёе.
Письмо Разумника, которое я огласил, в сущности, дало перевес окончательный.
Бенуа — опять всё наоборот (чем я): он говорил за допущение иногда эстетической оценки. Тут уж я поддержал комиссара, который голосовал за твердое проведение отсутствия эстетической оценки».
Блок, 7, 321—323.
Январь, 26. «Наш век» помещает заметку «Новый календарь»:
«Опубликован следующий декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря.
„В целях установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени, совет народных комиссаров постановляет ввести по истечении января месяца сего года в гражданский обиход новый календарь. В силу этого:
1) Первый день после 31 января сего года считать не 1-ым февраля, а 14-м февраля, второй день — считать 15-м и т. д. <...>
10) До 1 июля сего года писать после числа каждого дня по новому календарю в скобках число по до сих пор действовавшему календарю».
50: «Декрет о новом календаре (с 1 февраля = 14)».
Зап. кн., 386.
Завершена опись имущества помещицы Л. И. Кашиной
Л. И. Кашина. Фото.
Дом Л. И. Кашиной в с. Константиново. Фото.
Февраль, 19. И. А. Бунин
«Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П. С.). Я еще не читал, но предположительно рассказал ее содержание Эренбургу — и, оказалось, очень верно. Песенка-то вообще не хитрая, а Блок человек глупый.
Из горьковской „Новой Жизни“:
„С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что не только о каком-нибудь мужестве и революционном достоинстве, но даже о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов, ради промедления еще на несколько недель агонии своего гибнущего самодержавия, готовы на самое постыдное предательство интересов родины и революции, интересов российского пролетариата, именем которого они бесчинствуют на вакантном троне Романовых“».
Окаянные дни, 7.
«Дело о приемке на учет имения Л. И. Кашиной, бывшей помещицы, Кузьминской волости».
ГАРО.
Март, 8. Газета «Новая жизнь» в рубрике «Хроника провинции» пишет:
«Спас-Клепикам
Трагедия эта началась с поисков хлеба. Местная продовольственная управа подозревалась в сокрытии продуктов. Управу явились ревизовать представители Кривяково, Гришино, Заводская Слобода и с. Заднее Пилево. Как потом выяснилось, управа действовала вполне правильно, но „ревизоры“ взяли управу под подозрение и наказали тут же ее председателя, выгнав его на мороз на три часа, а потом пошли обыски у зажиточных жителей Спас-Клепиков.
Обыск производили толпами, скопившимися до 2—3 тысяч крестьян Заднего Пилева, Кривякова, Заводской Слободы, Гришина и других сел и деревень. Обыски никаких результатов не дали. Отбирались у жителей такие продукты, как гуси, окорока, ветчина и пр. Толпа дошла и до самосуда. Разыскали бывшего жандарма. Раздели его и в одной рубашке провели его по селу до вол. правления, где и заперли его в „каталажку“. Был убит местный житель сапожник, который ни с какой точки зрения виновным быть не мог. Этот поступок все-таки так подействовал на толпу, так ее устрашил труп совершенно не виновного ни в чем человека, что крестьяне в страхе начали разъезжаться из Сп. -Клепиков по своим деревням. Жертва самосуда была потом похоронена за общественный счет».