Прокушев Ю. Л.: Юность Есенина
На московской земле

На московской земле

Впервые в Замоскворечье. Конторская служба и разлад с отцом. Откровенный разговор. «Товарищество И. Д. Сытина». Подчитчик корректора. Письмо пятидесяти. Охранка интересуется Есениным. Загадка одного письма. В типографии и университете. Среди «шанявцев». «Путешествие» в прекрасное. О чем плачут «Ярославны». Суриковцы. «Друг народа» печатает «Узоры». «Аристон» или Есенин. Песнь о Коловрате. Новгородское вече. Есенинский «Кузнец» на страницах газеты «Путь правды». Стихотворение «Русь». Поэт и родина.

«Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили, купил себе книг штук 25»[129], - писал Есенин Панфилову 7 июля 1911 года. Это была его первая встреча с миром большого города. Рядом с Замоскворечьем, где он остановился у отца, за Москвой-рекой, величественно раскинулись златоглавые соборы и дворцы Московского Кремля. Вдоль Китай-городской стены от Ильинских ворот причудливо прилепились лотки и палатки знаменитого Никольского книжного рынка. Настоящее книжное море. Оно неудержимо влекло к себе книголюбов со всех концов города. И как, наверно волновался Есенин, впервые попавший сюда! Забыв про все на свете, он рассматривал старинные издания «Слова о полку Игореве», потускневшие от времени сборники русских былин, народных песен и сказок, листал заветные томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина. Заядлый константиновский книголюб прихватил с собой 25 книг - целую библиотеку. Юному поэту, конечно, не по сердцу пришелся купеческий дух Замоскворечья. Но и здесь было такое, что не могло не вызвать его интереса. Вблизи мясного магазина, где отец Есенина - Александр Никитич - долгие годы работал приказчиком, возвышались огромные корпуса знаменитой в России фабрики книг - типографии Сытина. Рабочие типографии часто заходили в мясной магазин. Один из них - корректор Воскресенский - заинтересовался приехавшим из деревни сыном приказчика, пишущим стихи, и отправился с Сергеем Есениным к поэту Ивану Белоусову. Последний в своих воспоминаниях рассказывает: «…передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, - до того робкий, что боится даже присесть на край стула, - стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок. Его привел ко мне (помнится, в 1911 г.) репетитор моих детей - Владимир Евгеньевич Воскресенский, „вечный студент“ Московского ун-та, народник, служивший корректором при типографии Сытина. „Я к вам поэта привел, - сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений, - это вот он написал, - Сергей Есенин!..“ Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю»[130].

Волнение Есенина было понятно. Впервые стихи его слушал настоящий поэт, долгие годы связанный с Суриковским литературным кружком писателей из народа, выпустивший еще в конце прошлого века несколько стихотворных сборников суриковцев.

Берег Оки у Константинова.

Есенину в свой первый приезд к отцу «в Москве хотелось… побыть больше». Он тогда не предполагал, что скоро вновь появится в Москве, и уже сравнительно надолго: станет работать в типографии Сытина, бывать в Суриковском литературном кружке, заниматься в народном университете Шанявского.

Прошел год. Закончив учебу в Спас-Клепиках, Сергей Есенин возвращается в родное село. «Когда он окончил курс и мы с ним расставались, - рассказывает Е. М. Хитров, - я ему советовал поселиться где-нибудь или в Москве или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим руководством. Иначе трудно надеяться, чтобы стать на современный уровень литературных исканий и быть замеченным»[131].

Лето 1912 года Есенин проводит в Константинове: рыбачит, бродит в заливных лугах, бывает на постройке плотины и шлюза на Оке. «У нас делают шлюза, - сообщает он Панфилову, - наехало множество инженеров, наши мужики и ребята работают. …Уже почти сделали половину, потом хотят мимо нас проводить железную дорогу»[132].

Главное, чем живет Есенин, что занимает его, - стихи. В знойный летний день, уединившись в амбаре, что стоит на усадьбе, за домом, он увлеченно работает, создает новые стихи, переделывает «старые», клепиковские, иной раз отказываясь целиком от ранее написанного. Есенин собирается послать стихи в Москву. «Дай мне, пожалуйста, - просит он своего клепиковского друга, - адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. Я уже их списал. Некоторые уничтожил, некоторые переправил»[133].

Но адрес не понадобился…

В конце июля 1912 года Есенин снова едет в Москву. Родные хотели, чтобы он продолжил учительское образование. «Надежды их, - замечает Есенин в одной из автобиографий, - простирались до института, к счастью моему, в который я не попал»[134]. Дело не только в том, что за время учебы в Клепиках юному поэту, по собственному признанию, методика и дидактика настолько осточертели, что он и слушать не хотел о педагогической профессии.

Суть в другом: с ранних лет для Есенина жизнь была неотделима от стихов. С поездкой в Москву у Есенина были связаны совершенно иные надежды, чем у его родных. Он мечтал о поэтическом признании. Ему хотелось напечататься в каком-нибудь журнале или газете, встретиться с московскими поэтами, почитать им стихи. Но все это произошло далеко не сразу. Поначалу Есенину пришлось заниматься совсем иным делом. «Отец, - рассказывает сестра поэта, Александра Александровна Есенина, - вызвал его к себе в Москву и устроил работать в контору к своему хозяину, с тем чтобы осенью Сергей поступил в учительский институт»[135]. Живет Есенин в это время вместе с отцом на втором этаже небольшого деревянного дома в Большом Строченовском переулке. Мясной магазин Крылова помещался рядом, на соседней улице Щипок.

Отец Есенина провел в Москве большую часть своей многотрудной жизни. «Более тридцати лет, - вспоминает А. А. Есенина, - с тринадцатилетнего возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца… Тяжелая жизнь наложила на глаза отца глубокий отпечаток, и в них иногда было столько грусти и тоски, что хотелось приласкать его и сделать для него все самое приятное. Но он не был ласков, редко уделял нам внимание, разговаривал с нами, как со взрослыми, и не допускал никаких непослушаний. Но зато, когда у отца было хорошее настроение и он улыбался, то глаза его становились какими-то теплыми, и в их уголках собирались лучеобразные морщинки. Улыбка отца была заражающей.

Посмотришь на него - и невольно становится весело и тебе. Такие же глаза были у Сергея»[136].

По своему характеру Александр Никитич Есенин был человек очень выдержанный, скромный и справедливый. Односельчане относились к нему всегда с большим уважением. Наделен он был острой наблюдательностью, неплохо рисовал. В семье Есениных сохранился рисунок их старого дома в Константинове, сделанный Александром Никитичем. Отец Есенина был интересным собеседником. Он «…очень хорошо и красочно умел рассказывать какие-нибудь истории или смешные случаи из жизни, - вспоминает А. А. Есенина, - и при этом сам смеялся только глазами, в то время как слушающие покатывались со смеха. Иногда отец пел… У отца был слабый, но очень приятный тенор. Больше всего, - замечает Александра Александровна, - я любила слушать, когда он пел песню „Паша, ангел непорочный, не ропщи на жребий свой…“ Слова этой песни, мотив, отцовское исполнение - все мне нравилось. Эту песню пела и мать, и мы с сестрой, но у отца получалось лучше. Мы с Катей (старшая из сестер поэта Екатерина Александровна. - Ю. П.) любили эту песню, а Сергей использовал ее слова в „Поэме о 36“. В песне поется:

У Сергея эти слова вылились в следующие строки:

Есенин с большим уважением относился к отцу. Это единодушно отмечают родные и близкие поэта. «Он любил отца, - подчеркивает сестра, - и не раз с глубоким сочувствием говорила мне о трудной отцовской жизни»[138]. С годами Есенин все больше чувствовал, как нелегко складывалась жизнь его отца, сколько унижений, горя, невзгод выпало на его долю. «Даже в периоды полного разлада Есенина с отцом мне приходилось слышать о нем от Сергея восторженные отзывы. По его словам выходило, что папаша его и красавцем был в молодости, и очень умен, и необычайно интересен как собеседник»[139], - вспоминает часто встречавшийся с Есениным в Москве в 1912-1914 годах Николай Сардановский.

«Разлады» юного поэта с отцом, о которых упоминает Н. Сардановский, были вызваны, прежде всего, тем, что Александр Никитич, зная по своему горькому жизненному опыту, как трудно выбиться в люди без образования, сетовал на сына, что тот весьма сдержанно относился к родительской затее - сделать из него учителя. Расстраивало Александра Никитича и то обстоятельство, что сын, явно тяготясь службой в конторе, увлечен был только одним - стихами. Он был искренне убежден, что стихи для крестьянского парня вещь несерьезная, «пустое дело», как говаривал дед Есенина.

Сергей Есенин. 1914 г.

«Отец, - рассказывает А. А. Есенина, - не верил, что можно прожить на деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не выйдет»[140]. Все это очень огорчало и угнетало Сергея Есенина.

Получив впервые в начале 1914 г. деньги за стихи, напечатанные в журнале, Есенин принес их отцу. «Свой первый гонорар, кажется, около трех рублей, - пишет по этому поводу Николай Сардановский, - Сергей целиком отдал отцу, о чем у нас с ним был специальный обмен мнений. Насколько я Сергея понял, на эти деньги он смотрел не как на обычный заработок, а как на нечто высшее, достойное лучшего применения. Отдать эти деньги отцу, по его словам, надо было для того, чтобы оттенить священность этих денег для поэта, кроме того, отдавая первый гонорар отцу, Сергей хотел расположить отца в сторону своих литературных занятий» [141]. Удалось это сделать Есенину, правда, позднее. А пока все складывалось не очень хорошо: отец был против стихов, на службе в конторе радости тоже было мало. К этому добавлялось едва ли не самое большое огорчение. В редакциях журналов и газет к стихам неизвестного крестьянского паренька относились довольно сдержанно, явно не торопясь с их публикацией. «Настроение было у него угнетенное, - вспоминает близко знавшая Есенина в те годы А. Р. Изряднова, - он поэт, и никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать»[142].

Есенин чувствует себя одиноким. Что делать? Как жить дальше? Где тот путь, идя по которому можно начать иную жизнь? Единственный человек, с кем Есенин ведет откровенный разговор, кому поверяет свои думы - спас-клепиковский друг, Григорий Панфилов. «Я вижу, тебе живется не лучше моего, - пишет он из Москвы осенью 1912 года. - Ты тоже страдаешь духом, не к кому тебе приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и думаешь: живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое становится противным, жаждешь нового, лучшего, чистого, а это старое-то слишком пошло. Ну, ты подумай, как я живу, я сам себя даже не чувствую. „Живу ли я, или жил ли я?“ - такие задаю себе вопросы после недолгого пробуждения. Я сам не могу придумать, почему это сложилась такая жизнь, именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы, как животное. Я употреблю все меры, чтобы проснуться. Так жить - спать и после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно»[143].

Письмо другу поэт заканчивает стихотворением, сообщая ему: «Я недавно написал „Капли“.

Стихотворение «Капли» далеко еще не совершенно. Это скорей эскиз, поэтический набросок. Есенин договаривает в нем то, о чем до этого он вел речь в письме. Чувствуется озабоченность поэта неустроенной судьбой «несчастных, жизнью убитых людей». По настроению «Капли» созвучны стихотворению «Моя жизнь», написанному Есениным в 1911-1912 годах в Спас-Клепиках:

Те же мысли и настроения звучат и в «Каплях». На какое-то мгновение мир кажется поэту прекрасным, хочется верить, что просвет, надежда близки, но чем пристальнее вглядывается он в жизнь, тем несбыточнее эти мечты, золотая осень видится теперь поэту черной; действительность беспросветна, сурова, неумолима.

«Ох, Гриша! - с грустью замечает он в другом письме к Панфилову. - Как нелепа вся наша жизнь. Она коверкает нас с колыбели, и вместо действительно истинных людей выходят какие-то уроды.

…Человек! Подумай, что твоя жизнь, когда на пути зловещие раны. Богач, погляди вокруг тебя. Стоны и плач заглушают твою радость. Радость там, где у порога не слышны стоны.

…Да, Гриша, тяжело на белом свете. Хотел я с тобой поговорить о себе, а зашел к другим. Свет истины заманил меня к своему Очагу. Там лучше, там дышится вольней и свободней, там не чувствуется того мучения и угрызений совести, которые окружают всех во мраке злобы и разврата. Хоть поговоришь-то о ней (об истине), и то облегчишь свою душу, а сделаешь если что, то счастлив безмерно. И нет пределам земной радости, которая, к сожалению, разрушается пошлостью безвременья»[145].

Судя по переписке с Панфиловым, у Есенина все больше осложняются отношения с отцом. На короткое время он наведывается в родное село, оттуда в Рязань, а затем опять в Москву. «Гриша, сейчас я нахожусь дома, - сообщает он из Константинова Панфилову. - Каким образом я попал, объяснить в этом письме не представляется возможности… Сейчас я совершенно разлаженный. Кругом все больно… Не знаю, много ли времени продолжится это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!.. Никак не вывернешься. Не знаю, что и писать, и … Удрученное состояние. Скоро поеду в Рязань»[146]. И еще одно письмо другу, теперь уже из Москвы: «Черт знает, что такое. В конторе жизнь становится невыносимой. Что делать?

Пишу письмо, а руки дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук.

В стихотворении «Грустно… Душевные муки…» ясно слышны отзвуки стихотворения Надсона «Умерла моя муза…». Достаточно только вспомнить некоторые строфы:

Стихотворение это как-то особенно взволновало Есенина. «И опять, - замечает он в письме к Панфилову, - тяжело тогда, и приходится говорить:

«Почему-то невольно ползут в голову мрачные строчки»[150], и далее приводит эти же строки.

Со стихами Надсона Есенин впервые познакомился еще будучи в Спас-Клепиках. Томик поэта ему дал тогда учитель Е. М. Хитров. Потом, в Москве, он раздобыл себе такой же томик. «Я купил Надсона… - писал он Панфилову, - как у Хитрова…»[151] Трагическая судьба поэта, погибшего от чахотки, его грустные стихи - все это принималось Есениным близко к сердцу. Ведь и он многое пережил в юные годы. В отдельных ранних стихах Есенина - «Что прошло - не вернуть», «Поэт» («Он бледен. Мыслит страшный путь…»), «Капли» и др. - видны следы подражания Надсону. Но было бы неверно даже в этих стихах все сводить к литературным влияниям. Главное в них - действительность, раздумья Есенина о жизни. Сомнения тревожат его ум и сердце: «Жизнь… Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни. Он указал только, как жить, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова:

Да, однако, если это тайна, то пусть ей и останется. Но мы все-таки должны знать, зачем живем. Ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда-то говорил: „А все-таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая“. Да, я тоже думаю, но зачем она жизнь? Зачем жить? - взволнованно спрашивает Есенин друга. - На все ее мелочные сны и стремления положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника. Ужели так и невозможно разгадать?

Из „Смерти“, начатой мною»[152], - замечает Есенин, приводя в письме эти строки. Был ли завершен этот замысел? Есенин нигде больше не упоминает об этом стихотворении. Нет его и в литературном наследстве поэта, о чем приходится искренне сожалеть. И все же сохранившиеся строчки важны сами по себе. Это не подражание кому-то. Здесь все свое. Есенин далек от модного в ту пору прославления смерти. Нет у него и страха перед смертью. Разгадать тайну мироздания, тайну бытия, понять назначение и цель жизни - вот к чему стремится молодой поэт. Он жаждет «нового, лучшего, чистого».

Каким образом изменить жизнь, проснуться самому, разбудить других? Он мучительно ищет ответы на эти вопросы. И пока не находит.

Так когда-то от грубой и грязной действительности страдал Алексей Кольцов. Девяти лет оставил он школу, чтобы помогать отцу торговать скотом. В стихотворении «Ответ на вопрос о моей жизни» юный воронежский поэт писал:

Позднее он с горечью и грустью говорил: «Тесен мой круг, грязен мой мир: горько мне жить; и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно»[154].

«В детстве у меня не было детства», - с грустью писал он позднее. Максим Горький говорил о Чехове, что «Россия долго будет учиться понимать жизнь по его писаниям, освещенным грустной улыбкой любящего сердца, по его рассказам, пронизанным глубоким сознанием жизни, мудрым беспристрастием и состраданием к людям, не жалостью, а состраданием умного и чуткого человека, который понимал все». Не такой ли «грустной улыбкой любящего сердца» освещена поэзия Есенина, полная «неисчерпаемой „печали полей“, любви ко всему живому в мире и милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком» [155].

По своему проникновенному лиризму, правде чувств, душевной красоте поэзия Есенина очень близка поэтической прозе Чехова, наполненной сердечной теплотой, гуманностью, мягким юмором. И не порождена ли (хотя бы отчасти) эта близость, равно как и стремление того и другого сделать жизнь чище, радостней, благородней, тем, что довелось им пережить, перечувствовать и испытать в годы юности? Вспомним, как «свинцовые мерзости жизни», с которыми на каждом шагу сталкивался в свое время молодой Горький, побуждали его все чаще задумываться над тем: почему так плохо и неустроенно живут люди, кто в этом виноват, а затем настойчиво искать чистое и красивое в жизни. «Я шел босым сердцем по мелкой злобе и гадостям жизни, как по острым гвоздям, по толченому стеклу. Иногда казалось, что я живу второй раз - когда-то, раньше, жил, все знаю, и ждать мне - нечего, ничего нового не увижу, - писал Максим Горький о пережитом им в ранние годы. - А все-таки хотелось жить, видеть чистое, красивое: оно существует, как говорили книги лучших писателей, оно существует, и я должен найти его!» [156]

* * *

Письма Есенина к Панфилову многое приоткрывают в душе поэта. Молодой Есенин был настроен далеко не так идиллически, как это казалось еще недавно иным критикам. Юный поэт не хочет мириться с «пошлостью безвременья» и равнодушно взирать на жизнь купеческого Замоскворечья; все более обременительным становится для него пребывание в мясной лавке. Есенин бросает конторские занятия. «Теперь решено. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. После пасхи, как и сказал мне дядя, еду в Петербург[157], - сообщает Есенин другу. - Эх, теперь, вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу»[158]. Временно Есенин устраивается в книжный магазин на Страстной площади. Пробыл он там недолго[159]. Отпадает и поездка в Петербург.

Есенин поступает в типографию «Товарищества И. Д. Сытина», где поначалу работает в экспедиции, а затем в корректорском отделении.

Более полутора тысяч рабочих трудилось в то время в цехах и отделах сытинской типографии. Каждая новая четвертая книга, выходившая в те годы в России, печаталась здесь[160]. И. Д. Сытин был одним из тех просветителей-самородков, которые помогали России стать грамотной. Четырнадцатилетним подростком пришел он из костромских лесов в Москву, без гроша в кармане. Сын «писарьчука» стал «учеником для всех надобностей» в книжной лавочке Шарапова на Никольском рынке, где чистил хозяйские сапоги, носил воду из бассейна, бегал на рынок, отворял дверь покупателям. У этой двери, вспоминал Сытин позднее, я простоял бессменно четыре года.

«Призванный, „отворять дверь“ в книжную лавку, Сытин впоследствии… во всю ширь распахнул двери к книге - так распахнул, - замечает писатель Н. Телешов, - что через отворенную им дверь он вскоре засыпал печатными листами города и деревни, и самые глухие „медвежьи углы“ России»[161]. К дешевой сытинской книжке тянулась вся грамотная и трудовая Россия. «Это настоящее народное дело… единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею» [162], - говорил Чехов. «Вам есть чем гордиться»[163], - писал в 1916 году Максим Горький Сытину. Любовь к книге, желание сделать ее подлинно народной брали у Сытина верх над интересами предпринимателя. В февральские дни 1917 года И. Д. Сытин мечтал: «На этом деле, которое строилось в течение 48 лет, мы оснуем настоящий фундамент нашей общественности, чисто идейное издательство, которое будет общественным учреждением, которое действительно дало бы настоящую пищу для народа. Я бы умер счастливым, если бы осуществилось это великое, не сытинское, а общественное, дело, которое ждет всех нас» [164].

Сытин умел ценить труд тех, кто делал книгу своими руками. «Если бы иностранец, - писал он, - спросил меня, что я думаю о русском рабочем и каково мое общее впечатление после 60-летнего знакомства с рабочей средой, я бы сказал: - Это великолепный, может быть, лучший в Европе рабочий! Уровень талантливости, находчивости и догадки чрезвычайно высок. …это замечательные умельцы. …Во главе моей фабрики, которая как-никак была самой большой в России и насчитывала сотни машин, стоял сын дворника, человек без образования и без всякой технической подготовки, В. П. Фролов. Как он вел дело? Выше всякой похвалы»[165].

Сергей Есенин (первый слева в четвертом ряду) в корректорской типографии «Товарищество И. Д. Сытина».

Такова была типография и ее «хозяин», где более года проработал Есенин. Легко представить, с каким волнением впервые он переступил порог сытинского «Товарищества». Волнение это понятно и объяснимо. В отличие от Спас-Клепиковской школы, от конторы купца Крылова в типографии все было ново и необычно. Давно ли деревенский паренек, идя на всяческие ухищрения, стремился раздобыть какую-нибудь новую книгу; давно ли на уроках словесности юный стихотворец переживал неподдельную радость от чудесной встречи с героями Пушкина; давно ли в панфиловском кружке друзья читали роман «Воскресение», обсуждали толстовский трактат «В чем моя вера?», спорили о Горьком, его ранних рассказах. Мог ли тогда предполагать и думать Есенин, что пройдет совсем немного времени и он попадет в типографию, где бывали Толстой, Чехов; станет в какой-то мере причастным к изданию книг известных русских писателей; в 1914 году вместе с типографскими рабочими будет встречать Горького, которого сытинцы принимали как самого дорогого и желанного гостя [166].

Поначалу, очутившись в типографии в необычной для него обстановке, Есенин испытывает некоторую робость, скованность. «Пришел он кроткий, застенчивый, стесняющийся всех и всего», - рассказывает А. Р. Изряднова, работавшая в корректорском отделении с 1909 года. Она же замечает, что Есенин «по внешнему виду на деревенского парня похож не был… На нем был надет коричневый костюм, высокий крахмальный воротничок и ярко-зеленый галстук и… копна золотистых кудрей. Окружающие окрестили его по первому впечатлению „Вербочный херувим“. Но это было только первое впечатление. Кротость скоро прошла. Он был по-мальчишески озорник. У него было много написано стихов, которые он читал сослуживцам»[167]. В корректорском отделении к новичку, пишущему стихи, отнеслись по-разному. А. М. Демидов, замещавший заведующего корректорской, очень покровительствовал Есенину, интересовался его стихами [168].

Однако иные не прочь были поиронизировать над молодым поэтом, которого пока еще никто не печатал. Другие стремились приободрить Есенина. Среди них С. П. Кордия, посещавший Народный университет Шанявского, М. М. Мешкова, брат которой поэт Николай Мешков уже тогда печатался в журналах.

«В корректорской я работала вместе с Есениным, - рассказывает М. М. Мешкова. - Он был у меня подчитчиком. Я знала, что он пишет стихи. Есенин читал их мне и сестрам Изрядновым, с которыми я дружила. Однажды я предложила Есенину показать стихи моему брату, у которого незадолго перед этим вышла книга стихов. Есенин охотно согласился. Прочитав стихи Есенина, брат сказал, что автор недостаточно владеет литературной техникой, но талант у него есть. Это бесспорно. Я передала Есенину все, что услышала от брата. Он был очень обрадован. Лицо его просветлело. Тогда ему был важен любой сочувственный отзыв о его стихах»[169]. Вскоре после поступления в типографию Есенин поближе познакомился с корректором Анной Романовной Изрядновой и ее сестрой Надеждой Романовной, тоже корректором. Молодой поэт стал бывать в их доме, где встречал живое участие и поддержку в своих литературных делах. «В эти годы, - рассказывает Надежда Романовна, - мы жили на Смоленском бульваре. Семья наша коренная московская. Отец работал в рисовальном отделении типографии Сытина рисовальщиком, учился в Строгановском художественном училище, потом стал преподавать рисование. Старшая сестра Серафима служила секретарем у редактора сытинских изданий Тулупова Н. В., много читала, увлекалась поэзией. Вместе с Анной они бегали на лекции, рабочие собрания, митинги. Есенин приходил к нам часто. Читал свои стихи. Спорил с моим мужем и сестрами о Блоке, Бальмонте и других современных поэтах»[170]. Близким и хорошим знакомым Изрядновых был молодой талантливый литератор В. А. Попов, редактировавший сытинские детские журналы. Он и помог Есенину напечатать первые его стихи. «У Сергея, - рассказывает А. Р. Изряднова, - крепко сидело в голове - он большой поэт. Поэт-то поэт, а печатать нигде не печатают, тогда пришлось обратиться к редактору печатающихся у Сытина журналов „Вокруг света“ и „Мирок“, Влад. Алек. Попову. Первые его стихи напечатаны в журнале „Мирок“ за 1913-1914 гг.»[171] А. Р. Изряднова вспоминает, как по вечерам и в воскресные дни вместе с Есениным они ходили в народный университет Шанявского [172].

Работа в типографии позволяла Есенину в какой-то мере удовлетворять свой интерес к литературе. Здесь печатались в качестве приложения к газете «Русское слово» и другим периодическим изданиям Сытина книги писателей-классиков. «Очень хорошо помню, - рассказывает Н. Р. Изряднова, - как мы сверяли по подлиннику произведения Льва Толстого[173]. Есенин имел возможность знакомиться и с творчеством современных писателей, книги которых издавались Сытиным».

Порой Есенин читал гранки заинтересовавшей его книги, забывая о прямых корректорских обязанностях. «Есенин работал со мной на первой корректуре, - рассказывает М. М. Мешкова. - Откровенно говоря, я им порой была не очень-то довольна. Как сейчас помню, шло у нас собрание сочинений Сенкевича. Я считывала с Есениным один из томов. Он буквально не давал мне править корректуру, торопил: скорей, скорей! Все хотел узнать, что же будет дальше с героями. Дочитав гранки, Есенин, не дожидаясь, пока из наборного отделения поступят новые, направлялся туда сам. И так повторялось не один раз»[174]. В типографии перед Есениным проходил весь процесс рождения книги, здесь он видел, как взыскателен большой художник к слову, как он тщательно шлифует книгу в гранках, добиваясь выразительности, красочности, пластичности повествования. «Проявляя громаднейшую настойчивость в своем стремлении научиться писать, - замечает Н. Сардановский, - Есенин боготворил поэзию и лучших художников слова… Вскоре эрудиция его в области поэзии была незаурядной… Заметно было, что и тогда он „прицеливался“ к технике искусства. Помню, он как-то делился со мной своими впечатлениями о внешности писательских рукописей Бальмонта и других поэтов»[175].

После купеческого Замоскворечья в типографии Есенину открылся иной мир: живой, ищущий, беспокойный. «Фабрика с ее гигантским размахом и бурливой, живой жизнью произвела на Есенина громадное впечатление. Он был весь захвачен работой на ней»[176], - вспоминает писатель Г. Деев-Хомяковский. Здесь Есенина окружала молодая рабочая поросль. Настроены многие печатники были демократически. Кое-кто из них, как и Есенин, увлекался литературой, посещал университет Шанявского, вечерние общеобразовательные курсы для рабочих[177]. Прошло немного времени, и у Есенина появляются товарищи и друзья среди молодых наборщиков, переплетчиков. «Он как-то незаметно для нас, очень скоро сумел установить довольно близкие отношения с рабочими переплетного, наборного цехов, - рассказывает Н. Р. Изряднова. - Они при встрече дружески называли его „Сережа“»[178].

Есенин работал в типографии Сытина как раз в то время, когда после Ленских событий 1912 года над страной занималась новая революционная заря. На фабриках и заводах все чаще вспыхивали забастовки, рабочие готовились к новым схваткам с царизмом. В стачечном и забастовочном движении в эти годы активно участвовали сытинцы, имевшие славный боевой опыт борьбы с самодержавием.

В революционные дни 1905 года выступление рабочих типографии Сытина послужило сигналом к забастовке всех московских печатников. Во время декабрьского вооруженного восстания дружинники-сытинцы с оружием в руках сражались на баррикадах, возведенных на Пятницкой улице. Первый и третий номера газеты «Известия Московского Совета рабочих депутатов» (единственной, которая выходила в дни восстания) были напечатаны рабочими-сытинцами. Стремясь сломить революционный дух сытинцев, царские войска, по приказу адмирала-карателя Дубасова, подожгли типографию. «Поздно ночью три пожарные части привезли на фабрику несколько бочек керосина и, под охраной целого полка солдат, облили легко загоравшиеся материалы, которые были в производстве (книги, картины, бумага). А затем с факелами в руках пожарные ходили с места на место и поджигали. Когда же служащие и рабочие фабрики кидались тушить огонь, то их отгоняли прикладами…» [179] Все, что довелось узнать, услышать Есенину в типографии о событиях 1905 года, взволновало его, заставило задуматься, иной предстала перед молодым поэтом окружающая его действительность. «Вот и гаснет румяное лето со своими огненными зорями, а я не видел его за стеной типографии, - с грустью пишет Есенин в октябре 1913 года Панфилову. - Куда ни взгляни, взор всюду встречает мертвую почву холодных камней, и только видим серые здания да пеструю мостовую, которая вся обрызгана кровью жертв 1905 года»[180]. «Да, Гриша, - все-таки они отодвинули свободу лет на 20 назад»[181], - добавляет он в другом письме, имея в виду жестокую расправу царизма с героями революции пятого года. Среди сытинцев были такие, которые знали, что надо делать для изменения существующих условий, каким путем бороться с пошлостью безвременья. Еще недавно Есенин чувствовал себя одиноким, и эму, по собственному признанию, было не с кем разделить наплывшие чувства души. Теперь картина меняется. «Здесь хоть поговорить с кем можно и послушать есть чего»[182], - пишет он другу, призывая его вырваться на волю. Есенин посещает нелегальные рабочие собрания и массовки; выполняет отдельные поручения: распространяет среди рабочих журналы, листовки. «Сережа был очень ценен в своей работе на этой фабрике (т. е. типографии. - Ю. П.)… как умелый и ловкий парень, способствовавший распространению нелегальной литературы»[183], - вспоминает один из современников поэта. С рабочими, настроенными демократически, Есенин сближается вскоре после того, как поступает в типографию. В конце апреля 1913 года он сообщает в письме Панфилову: «Недавно я устраивал агитацию среди рабочих письмами. Я распространял среди них ежемесячный журнал „Огни“ с демократическим направлением. Очень хорошая вещь. …Ты должен обязательно подписаться» [184].

Журнал «Огни» в ноябре 1912 года стала выпускать группа демократических писателей во главе с Н. Ляшко. Сотрудничали в нем С. Дрожжин, И. Белоусов, А. Ширяевец, С. Сбрадович и другие. «…Дать широкому слою читателей доступный по форме и разнообразию материал для всестороннего духовного развития»[185] - такую цель ставил журнал «Огни». В вопросе о роли писателя в жизни общества журнал занимал позицию, близкую горьковской[186]. Проявляя интерес к журналу «Огни», помогая его распространению, Есенин надеялся в дальнейшем помещать там свои стихи, однако весной 1913 года журнал был закрыт. «В 1912 году, - рассказывает С. Обрадович, - я стал сотрудником журнала „Огни“. Журнал на шестом номере был закрыт. Фактический редактор журнала Н. Н. Ляшко отправился на два года в „сидку“»[187].

О сближении Есенина в этот период с революционной молодежью рассказывает А. Р. Изряднова. В своих воспоминаниях она пишет, что Есенин «состоял в революционном кружке. Помню, приходил домой с целой охапкой прокламаций, возбужденный, взволнованный, - надо прокламации разослать по адресам»[188]. В письмах к Панфилову Есенин рассказывает (насколько это позволяли цензурные условия) о трудностях, которые выпадали на долю тех, кто вступал на путь борьбы за свободу, об участии рабочих типографии в забастовках и демонстрациях, об арестах и обысках и о том, в какой мере все это касается его лично. «…Твоя неосторожность, - сообщает он другу, - чуть было [не] упрятала меня в казенную палату. Ведь я же писал тебе: перемени конверты и почерка. За мной следят, и еще совсем недавно был обыск у меня на квартире. Объяснять в письме все не стану, ибо от сих пашей и их всевидящего ока не скроешь и булавочной головки. Приходится молчать. Письма мои кто-то читает, но с большой аккуратностью, не разрывая конверта. Еще раз прошу тебя, резких тонов при письме избегай, а то это кончится все печально и для меня, и для тебя.

Причину всего объясню после, а когда, сам не знаю. Во всяком случае, когда угомонится эта разразившаяся гроза» [189].

архиве Октябрьской революции в Москве обнаружено дело, заведенное на Есенина московским охранным отделением[190]. Нам довелось ознакомиться с этим делом, а также с документами о Есенине особого отдела департамента полиции в Петрограде и московского охранного отделения. Удалось также разыскать о архивах охранного отделения интересные сведения об участии поэта в революционном движении рабочих типографии Сытина [191].

В картотеках московской охранки и департамента полиции имеются регистрационные карточки, составленные на Есенина в 1913 году. Более подробные сведения приводятся в регистрационной карточке московской охранки. В московской охранке сохранились донесения сыщиков, которые в ноябре 1913 года вели за ним слежку.

Там же имеется запрос охранного отделения о Есенине, где отмечено его прежнее и новое местожительство, время прибытия в Москву, место рождения, звание, возраст, вероисповедание, по какому документу он прописан, род его занятий. В охранке Есенин имел кличку «Набор».

Когда, листая пухлые тома дел охранки, докапываешься до есенинских материалов, держишь в руках эти потускневшие и пожелтевшие от полувековой давности документы, читаешь их, еще раз убеждаешься, как ошибались все те, кто считал Есенина в молодые годы лишь идиллически настроенным, влюбленным в патриархальную старину юношей, далеким от какой-либо политики и демократических идеалов.

Регистрационная карточка, заведенная в московской охранка на С. А. Есенина.

Так, к примеру, журналист Л. Повицкий, много раз встречавшийся с Есениным, пишет в своих воспоминаниях: «Дух Замоскворечья начала девятисотых годов… Помесь мещанства и мелкокупечества… Идеал молодого купчика - уличный герой, хулиган, ловкий вор и мошенник. Там он расстался со своей детской наивной верой в бога и святых:

Но больше ничему его не научило Замоскворечье. Освежающая буря 1905 г. пронеслась мимо него. И отроческие его годы совпали с годами мрачной реакции. Эти черные годы, да еще пропитанные специфическим замоскворецким духом, формировали его душевный строй, его юношеское сознание. Какие могли быть у него идеалы, кроме идеалов улицы:

В действительности оказывается, что в свои 18-19 лет Есенин был настолько связан с политикой, общественной жизнью, что московская охранка проявляла к нему явно повышенный интерес.

На титульном листе дневника наружного наблюдения, заведенного охранкой на Есенина, вверху крупно написано: «1913 год», ниже: «Кл. наблюдения - „Набор“, под этим: „Установка: Есенин Сергей Александрович, 19 л.“. Судя по донесениям полицейских шпиков, слежка за Есениным была установлена одно время довольно тщательная.

„Набор“ проживает в доме N 24 по Б. Строченовскому пер., - сообщали в своем донесении сыщики за 2 ноября 1913 года. - В 7 час. 20 мин. утр. вышел из дому, отправился на работу в типографию Сытина с Валовой ул.

В 12 час. 30 мин. дня вышел с работы, пошел домой на обед, пробыл 1 час. 10 мин., вышел, вернулся на работу.

В 6 час. 10 мин. вечера вышел с работы типографии Сытина, вернулся домой. В 7 час. вечера вышел из дому, пошел в колониальную и мясную лавку Крылова в своем доме, пробыл 10 мин., вышел, вернулся домой.

В 9 час. 10 мин. веч. вышел из дому, пошел вторично в упомянутую лавку, где торгует отец, пробыл 20 мин., то есть до 9 час. 30 мин. веч., и вместе с отцом вернулся домой»[193].

Читая эти подробнейшие записи полицейских филеров, видишь, что поначалу они не выпускали Есенина из поля зрения ни на минуту. Когда он вышел из дому, когда вернулся, когда появился в типографии, когда кончил работу, с кем и где встречался, когда, куда, на чем ездил, что брал с собой-все замечали шпики и обо всем сообщали в полицию. В донесении за 3 ноября говорится:

«В 3 час. 20 мин. дня вышел из дому „Набор“, имея при себе сверток верш. 7 длины квадр. 4 верш., по-видимому, посылка, завернутый в холстину и перевязанный бечевой. На Серпуховской ул. сел в трамвай, на Серпуховской площ. пересел, доехав до Красносельской ул., слез, пошел в дом N 13 по Краснопрудному переулку во двор во вторые ворота от фонаря домового N 13, где пробыл 1 час 30 мин., вышел без упомянутого свертка на Красносельской ул., сел в трамвай на Серпуховской площ., слез и вернулся домой, более выхода до 10 час. веч. замечено не было»[194].

Шпики интересовались не только самим Есениным, но и теми людьми, с которыми он встречался. Полиция сразу же брала этих людей «на заметку». В один из дней в доме у Есенина побывала А. Р. Изряднова. Вечером она отправилась к себе домой. Филер следовал за ней до квартиры; в донесении от 5 ноября 1913 г. он записал: «В 9 час. 45 мин. вечера вышел из дому с неизвестной барынькой, дойдя до Валовой ул., постоял минут 5, расстались.

„Набор“ вернулся домой, а неизвестная барынька села в трамвай, на Смоленском бульваре слезла, прошла в дом Гиппиус, с дворцового подъезда, пошла в среднюю парадную красного флигеля N 20, с Теплого пер., во дворе флигеля, правая сторона, квар., парад., внизу налево, где и оставлена; кличка будет ей „Доска“»[195].

Первая страница журнала наружного наблюдения охранки за С. А. Есениным.

Есенин знал о повышенном интересе к нему со стороны полиции. За ним не только была установлена слежка. Осенью 1913 года у него на квартире был произведен обыск. В письме к Панфилову, относящемуся к этому времени, Есенин конкретно говорит о том, в какой мере он был связан с нелегальной революционной работой: «Ты просишь рассказать тебе, что со мной произошло, изволь. Во-первых, я зарегистрирован в числе всех профессионалистов, во-вторых, у меня был обыск, но все пока кончилось благополучно. Вот и все»[196].

Донесение шпиков, ведших слежку за Есениным.

Полиция отнюдь не случайно заинтересовалась Есениным. Дело в том, что в марте 1913 года в руки московского охранного отделения попал важный документ, заставивший охранку обратить внимание на молодого рабочего типографии. Документ этот - письмо «пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района», резко осуждающих раскольническую деятельность ликвидаторов и антиленинскую позицию газеты «Луч». Авторы письма горячо поддерживают решение рабочих депутатов-бсльшевиков, членов Государственной думы А. Бадаева, Г. Петровского, Ф. Самойлова, Н. Шагова, выступивших в газете «Правда» 1 февраля 1913 года с заявлением, в котором указывали, что они не считают возможным покрывать своим именем проповедуемые «Лучом» ликвидаторские взгляды и просят редакцию исключить их из состава сотрудников[197]. В письме рабочих Замоскворецкого района также резко осуждалось стремление депутатов-меньшевиков, входивших поначалу вместе с шестью большевиками в общую социал-демократическую думскую фракцию, использовать формальное большинство в один голос для протаскивания ликвидаторских взглядов. «Мы возмущаемся, - говорится в письме, - тем насилием, производимым семи против шести…» [198]

Пятьдесят подписей стоит под письмом рабочих Замоскворечья. Среди них - подпись Сергея Есенина[199].

Письмо было направлено одному из членов «шестерки» Р. В. Малиновскому, избранному в Думу рабочими Московской губернии. В это время многие рабочие обращались к депутатам, входившим в «шестерку», или непосредственно в «Правду», одобряли их выступления против ликвидаторов. «Каждый русский социал-демократ должен сделать теперь выбор между марксистами и ликвидаторами»[200], - писал В. И. Ленин.

В «Правде» под рубрикой «Рабочие и социал-демократическая фракция» печатались резолюции социал-демократических организаций, решения, наказы рабочих собраний, письма из различных районов России, решительно поддерживающих действия большевистской «шестерки»[201].

Письмо рабочих Замоскворецкого района в «Правде» не появилось. Малиновский, будучи провокатором охранки (что стало известно только после 1917 года), судя по всему, передал его в департамент полиции.

Охранка проявила к письму повышенный интерес. 27 марта 1913 года департамент полиции направил начальнику московского охранного отделения с грифом «совершенно секретно» копию письма «для выяснения подписавшихся» [202].

Есенине. На первый запрос охранного отделения от 7 апреля 1913 года в адресный отдел о Есенине был получен ответ: «имеется около 200 чел.». В полицейские части города охранкой был разослан список рабочих Замоскворецкого района, подписавших письмо. 4 декабря 1913 года полицейский надзиратель 2-го участка Пятницкой части сообщал в московское охранное отделение: «Доношу отделению, что по списку рабочих Замоскворецкого района г. Москвы, не будут ли следующие лица и служащие Замоскворечья»[203]. Среди трех лиц, указанных приставом, вторым был Есенин. 19 декабря 1913 года начальник московского охранного отделения направил в особый отдел департамента полиции в Петербург донесение, в котором писал: «Во исполнение предложения департамента полиции от 27 марта сего года за N 97101 доношу, что упоминаемыми в приложении к означенному номеру рабочими Замоскворецкого района могут являться»[204]. Далее приводились сведения о 16 рабочих, подписавших письмо, среди них был и Есенин. О нем московское охранное отделение сообщало в департамент полиции: «„Есенин С.“ - Есенин, Сергей Александрович, кр. Рязанской губ. и уезда, Кузьминской вол., села Константинова, 19 лет, корректор в типографии Сытина, по Пятницкой ул., проживает в доме N 24, кв. 11 по Строченовскому пер.»[205].

Запрос охранки о С. А. Есенине.

Есенин не только подписывает письмо «пяти групп сознательных рабочих Замоскворецкого района», не только распространяет нелегальную литературу, не только бывает на рабочих собраниях и митингах. Вместе с рабочими типографии он участвует в забастовках, демонстрациях протеста и солидарности, проводимых на фабриках и заводах по призыву Московского Комитета РСДРП. Из обнаруженных нами архивных документов видно, что сытинцы выступали в дни забастовок единодушно и организованно. Работу прекращали, как правило, все цехи и отделения [206]. Бастовало свыше тысячи человек. Собирались во дворе типографии. Звучали боевые песни, призывы к братской солидарности. Собравшись, отправлялись на улицы города. Легко представить, какой эмоциональный след оставляло все это в душе, в памяти молодого поэта. Когда позднее, в февральские дни 1917 года Есенин писал свою «маленькую поэму» «Товарищ», не вспоминал ли он своих товарищей по типографии, с которыми вместе трудился, вместе мечтал о свободе?

Сколько борцов за свободу томилось в сырых тюремных казематах!..

Были среди тех, кто открыто выступал против самодержавия, кого преследовали царские власти, и рабочие-сытинцы. У Есенина есть одно «странное» письмо к Панфилову. Оно предельно кратко, но кажется, что писали его по крайней мере несколько человек. Сделано это было не случайно, что ясно из содержания письма: «Писать подробно не могу. Арестованы 8 человек товарищей за прошлые движения из солидарности к трамвайным рабочим. Много хлопот, и приходится суетиться. А ты пока пиши свое письмо, я подробно на него отвечу»[207]. Письмо без даты и очень сдержанное. Обнаруженные в архивах охранного отделения документы позволяют восстановить довольно точную картину событий, о которых идет речь в письме Есенина. 12 сентября 1913 года постановлением Московской судебной палаты было приостановлено издание рабочей газеты «Наш путь». 16 сентября в редакции вновь состоялось совещание, на котором было решено обратиться к рабочим с призывом к однодневной забастовке, а также назначены день, час забастовки, пункты демонстрации[208]. 21 сентября было отпечатано и распространено по фабрикам и заводам воззвание «Ко всем московским рабочим товарищам», призывающее к общемосковской забастовке 23 сентября[209].

Письмо С. А. Есенина Г. Панфилову. Сентябрь 1913 года. Автограф.

23 сентября во всех намеченных пунктах: на Страстной площади, Цветном бульваре, Крымской набережной, Садовой-Триумфальной, на Тверской, в Екатерининском парке, на Пятницкой состоялись демонстрации протеста. В однодневной забастовке участвовали рабочие многих московских заводов и большинство рабочих-печатников[210]. По распоряжению московского градоначальника против демонстрантов были направлены усиленные наряды полиции и конная жандармерия. Более пятидесяти человек - активных участников и организаторов демонстраций в различных частях города были арестованы полицией. Среди арестованных довольно значительной была группа рабочих типографии Сытина. Именно об аресте этих товарищей сообщает Есенин в письме. Как проходила забастовка у сытинцев, в которой участвовал и Есенин, кто из рабочих-печатников был арестован, мы узнаем из донесений полицейского пристава Пятницкой части в московское охранное отделение. «Рабочие типографии Т^в Сытина 23 сего сентября 8 ч. 10 м. утра кончили работу в количестве 1650 чел., (подчеркнуто мной. - Ю. П.). Выйдя во двор, запели песни, а на Пятницкой улице, против здания типографии, остановили вагон трамвая N 557, - докладывал пристав в своем рапорте 23 сентября 1913 года полицмейстеру 1-го отделения. - …Задержаны трое и замечены в толпе агитирующие. Список коих при сем прилагается»[211]. 24 сентября на рапорте пристава о забастовке сытинцев появилась резолюция московского градоначальника об аресте рабочих типографии, указанных в списке. В тот же день они были арестованы, что вызвало новую волну протеста. Узнав, что их товарищей арестовали, сытинцы вновь прекратили работу[212].

Рапорт полицейского пристава московскому градоначальнику о забастовке рабочих типографии Сытина 23 сентября 1913 года, участие в которой принимал С. А. Есенин.

Несмотря на протест рабочих типографии, московский градоначальник распорядился подвергнуть задержанных полицией аресту на три месяца.

Несколько позднее, 25 октября 1913 года, он же, «признавая пребывание означенных лиц в Москве вредным для общественного спокойствия и порядка… постановил: воспретить поименованным лицам жительство в Москве и пределах московского градоначальства на все время действия Положения об усиленной охране, о чем им и объявить»[213].

Вместе с другими рабочими типографии посильное участие во всех этих делах принимал и Есенин. Вспомним, что в письме к Панфилову, сообщая об аресте товарищей, он указывал: «Много хлопот, и приходится суетиться». Корректор М. Мешкова рассказывает: «Когда арестовали несколько наборщиков, мы все это видели, возмущались. Есенин был особенно взволнован и расстроен случившимся» [214].

Все, что произошло после 23 сентября 1913 года - аресты организаторов демонстраций и забастовок, полицейские репрессии против бастующих, усилившиеся гонения на рабочую печать, полицейские обыски, слежка шпиков, - глубоко растревожило душу юного поэта, взволновало и опечалило его:

Этими стихами начинается письмо Есенина к Панфилову, отправленное вскоре после тревожных сентябрьских дней. «Тебе ничего там не видно и не слышно в углу твоего прекрасного далека, - писал он. - Там возле тебя мирно и плавно текут, чередуясь, блаженные дни, а здесь кипит, бурлит и сверлит холодное время, подхватывая на своем течении всякие зародыши правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие края, откуда никто не приходит. Ты обижаешься, почему я так долго молчу, но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не на моих одних.

Мрачные тучи сгустились над моей головой, кругом неправда и обман. Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном круговороте»[215].

Жертвы, которые приходилось нести рабочим в схватках с царизмом, временные неудачи, наконец, непосредственная опасность, которой подвергался Есенин и особенно его товарищи по революционной работе, - все это молодой поэт искренне принимал к сердцу и тяжело переживал. Есенин, впервые участвующий в событиях такого рода, не имел еще боевой закалки. Романтически настроенному юноше, пока еще больше стихийно захваченному могучей волной нового революционного подъема, подавление царскими властями выступления рабочих в сентябрьские дни 1913 года казалось непоправимой бедой, крушением надежд. «Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает на меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца, - пишет он другу. - Все сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и прошлое и настоящее. „Скучные песни и грустные звуки“ не дают мне покоя. Чего-то жду, во что-то верю и не верю. Не сбылися мечты светлого дела. Планы рухнули, и все снова осталось на веру „Дальнейшего будущего“. Оно все покажет, но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения, но тягостная сила их подавила, а потом устроила насильное триумфальное шествие. Все были на волоске и остались на материке. Ты все, конечно, понимаешь, что я тебе пишу. …На Ца + Ря не было ничего и ни малейшего намека, а хотели их, но злой рок обманул, и деспотизм еще будет владычествовать, пока не загорится заря. Сейчас пока меркнут звезды и расстилается тихий легкий туман, а заря еще не брезжит, но всегда перед этим или после этого угасания владычества ночи, всегда бывает так. А заря недалека, и за нею светлый день…»[216]. Здесь много недосказано по цензурным соображениям. Есть в этом письме и налет наивной юношеской таинственности («на Ца + Ря не было ничего», т. е. на царя), и характерное для молодости стремление к «преувеличению», романтизации опасности. Вместе с тем в нем чувствуется глубокая убежденность Есенина, что заря свободы недалеко. Молодой поэт опечален трагической судьбой тех, кто безо времени сгиб, восстав против владычества деспотизма. Об одном из таких безымянных «страдальцев земли» рассказывает Есенин в стихотворении «У могилы», которое приводит в письме:

«верой зари огневой» в душе, мы не знаем. Но вместе с поэтом мы низко склоняем голову у могилы юного поборника свободы.

Говоря о связи Есенина в 1912-1914 годах с революционным рабочим движением, о его участии в демонстрациях, забастовках и в распространении нелегальной литературы, конечно, не следует преувеличивать революционность его дел и поступков. Но не следует и упускать из виду, что рабочая среда оказала свое благотворное влияние на Есенина, помогая ему освободиться от некоторых патриархальных иллюзий и почувствовать необходимость борьбы трудовой России против самодержавного гнета.

* * *

Пробуждению демократических настроений молодого поэта способствовало еще одно важное обстоятельство. Осенью 1913 года Есенин поступает в Московский городской народный университет имени А. Л. Шанявского. Он все острее чувствует недостаточность своего образования, особенно литературного. Почти двухлетнее пребывание в этом, необычном для царской России, высшем учебном заведении - примечательная страница в его жизни, почти не раскрытая до сих пор.

Основанный вскоре после революции 1905 года, при активном содействии передовых русских ученых, университет Шанявского ставил своей целью распространение просвещения и пробуждение интереса к науке в народе[217]. За короткое время университет вырос и окреп, став фактически первым народным университетом России. Более двух тысяч человек занимались в университете Шанявского; большинство из них - на академическом отделении[218]. Двери университета были широко открыты всем истинно жаждущим знаний демократическим силам страны[219]. Писатель Д. Семеновский, поступивший в университет вместе с Есениным, подчеркивает в своих воспоминаниях, что «университет Шанявского был для того времени едва ли не самым передовым учебным заведением страны. Широкая программа преподавания, лучшие профессорские силы, свободный доступ - все это привлекало сюда жаждущих знаний со всех концов России. И кого только не было в пестрой толпе, наполнявшей университетские аудитории и коридоры: нарядная дама, поклонница модного Юрия Айхенвальда, читавшего историю русской литературы XIX века, и деревенский парень в поддевке, скромно одетые курсистки, стройные горцы, латыши, украинцы, сибиряки. Бывали тут два бурята с кирпичным румянцем узкоглазых плоских лиц… На одной из вечерних лекций, - рассказывает Д. Семеновский, - я очутился рядом с миловидным пареньком в сером костюме… юноша держался скромно и просто. Доверчивая улыбка усиливала привлекательность его лица[220]. Это был Сергей Есенин. Он занимался на историко-философском отделении, где слушал лекции по русской и западноевропейской литературе, истории России и Франции, истории новой философии, политической экономии, логике» (все эти предметы читались на первом и втором году обучения). «В большой аудитории садимся рядом, - вспоминает один из товарищей Есенина по университету, - и слушаем лекцию профессора Айхенвальда о поэтах пушкинской плеяды. Он почти полностью цитирует высказывание Белинского о Баратынском. Склонив голову, Есенин записывает отдельные места лекции. Я сижу рядом с ним и вижу, как его рука с карандашом бежит по листу тетради: „Из всех поэтов, появившихся вместе с Пушкиным, первое место бесспорно принадлежит Баратынскому“. Он кладет карандаш и, сжав губы, внимательно слушает.

Народный университет имени А. Л. Шанявского.

„Надо еще раз почитать Баратынского“»[221].

Легко представить, что переживал Есенин, переступая порог «Шанявки»! После Спас-Клепиковской школы здесь все было ново, необычно, захватывающе интересно, грандиозно: и огромный, полный света и воздуха большой лекционный зал, где свободно рассаживались 300-400 слушателей и выступали известные всей России ученые - ботаник К. А. Тимирязев, физик П. Н. Лебедев и другие; и просторные аудитории, в которых Есенин вместе с другими слушал лекции видных московских профессоров П. Н. Сакулина, А. Е. Грузинского, М. Н. Розанова, М. Н. Сперанского, А. А. Кизеветтера[222]. А сама атмосфера университета: свобода мысли, независимость, товарищеская спайка, острота научных и политических споров, дискуссии о новых книгах, картинах Третьяковки, спектаклях Художественного театра-от всего этого буквально захватывало дух. Товарищ Есенина по университету Шанявского Борис Сорокин [223] вспоминает, как после посещения Третьяковки Есенин делился с ними своими впечатлениями:

«- Смотрел Поленова. Конечно, у „Оки“ его задержался и так потянуло от булыжных мостовых… домой, в рязанский простор… Сродни мне и Левитан… Помните, есть у Левитана, как видно, этюд, - вечер, осенний лес, луна и ее отражение в воде? Мне казалось, что я иду в этот синий сумерк… Все так близко и понятно. Это тема для стихотворения - художник дал то настроение, от которого отталкиваясь можно писать.

- А как тебе, Сергей, - говорит Наседкин, - нравится „Над вечным покоем“?

- Нет, не нравится! Может быть, больше поживу, то пойму эту картину. А сейчас мне от нее холодно… Как бы тебе объяснить, Василий, это чувство - я не вхожу в эту картину, она меня не трогает…

…

- Иногда я записываю свои впечатления, - говорит Сергей. - Вот в воскресенье, придя домой из Третьяковки, перегруженный красотой, записал в своей тетради о том, какое большое волнение испытал в этот день. И я назвал его днем „путешествия“ в прекрасное.

Наседкин вскочил и, широко улыбаясь, громко повторил: - „Путешествие“ в прекрасное! Здорово, Сергей! Я напишу поэму под таким названием…

- Пиши, Вася, пиши! - смеясь, говорит Сергей. - Но только один ты к этой стране не дойдешь…»[224]

«Состоя слушателем университета Шанявского, - замечает Н. Сардановский, - Сергей сосредоточил свое внимание исключительно на изучении литературы». Он же подчеркивает, что «к науке в то время Есенин относился с достаточным уважением…»[225]

Типографские обязанности не всегда позволяли Есенину бывать в университете, он «был этим удручен». Зато, когда выпадал свободный вечер, Есенин вместе с другими шанявцами отправлялся бродить по Москве, а если удавалось раздобыть билеты на галерку в Художественный (кто в юные годы не бредил этим театром!), то шел на спектакль. «Студеный осенний вечер. Мы идем по Тверской улице, не чувствуя резкого ветра, - вспоминает Б. Сорокин, - наши сердца полны ожидания встречи с театром, о котором знали только по статьям в театральных журналах. Дрогнув, раскрывается занавес с вышитой на нем белой чайкой… Раневскую играет Книппер-Чехова, студента Трофимова - Качалов, Епиходова - Москвин, Лопахина - Леонидов… В антракте пошли в фойе. Облокотившись на кресло, Сергей молчит. И только тогда, когда Наседкин спросил его, нравится ли спектакль, он, словно очнувшись, сердито проронил: „Об этом сейчас говорить нельзя! Понимаешь?“-и пошел в зрительный зал»[226].

Занимаясь в университете Шанявского, Есенин испытывал известные материальные затруднения. За учебу надо было ежегодно платить. Сумма была невелика, но для скромного заработка Есенина ощутима. При всем том Есенин придавал занятиям в университете Шанявского серьезное значение. «Может быть, выговорите мне прислать деньжонок к сентябрю, - писал Есенин летом 1915 года в Петроград, прося выслать гонорар за стихи. - Я был бы очень Вам благодарен. Проездом я бы уплатил немного в Университет Шанявского, в котором думаю серьезно заниматься. Лето я шибко подготовлялся» [227]. И все же осенью 1915 года Есенин не смог продолжать учебу в «Шанявке», ибо «должен был уехать обратно по материальным обстоятельствам в деревню» [228].

Пребывание в университете Шанявского имело еще одно большое значение для Есенина. Здесь он, по его словам, «столкнулся с поэтами»[229]. В «Шанявке» Есенин познакомился с молодым поэтом Василием Наседкиным, дружбу с которым поддерживал потом все годы; здесь же встретился с ивановским поэтом Николаем Колоколовым, а немного позднее - с Иваном Филипченко и Дмитрием Семеновским и другими. В свободные вечера собирались у кого-нибудь из шанявцев, читали свои стихи. «Комната Колоколова, - вспоминает Д. Семеновский, - на некоторое время стала моим пристанищем. Приходил Есенин. Обсуждались литературные новинки, читались стихи, закипали споры. Мои приятели относились друг к другу критически, они придирчиво выискивали один у другого неудачные строки, неточные слова, чужие интонации»[230]. Как-то в один из таких вечеров, сидя у Колоколова, перелистывая «Журнал для всех», «Есенин встретил в нем несколько стихотворений Александра Ширяевца; стихи были яркие, удалые… Есенин загорелся восхищением.

- Какие стихи! - горячо заговорил он. - Люблю я Ширяевца! Такой он русский, деревенский!»[231].

«На фоне модных декадентских поэтических течений его стихи, - вспоминает Б. Сорокин, - для нас явились радостной неожиданностью»[232]. «Даже строгий к поэтам непролетарского направления Филипченко, пренебрежительно говоривший о них: „мух ловят“, - даже он, прочитав… свежие и простые стихи Есенина, отнесся к ним с заметным одобрением»[233]. Еще больший интерес к стихам Есенина появляется у его товарищей по университету в 1914-1915 годах, когда стихи Есенина все чаще появляются в печати… Май 1914 года. Есенин читает новые стихи. «Живые, согретые чувством молодости строки стихов властно берут в свой плен сердце слушателя:

А он все читал, и его голос то задумчиво рассказывал о равнинах, „где льется березцовое молоко“ и „рассвет рукой прохлады росной сшибает яблоки зари“, то грустил „о радости убогой“, то звенел и трепетал, как птица, рвущаяся в полет… И тогда нам стало ясно, - замечает Б. Сорокин, - что Сергей уже переступил тот порог, за которым лежит большой путь мастерства и вдохновения» [234].

«Правда», выступление против войны Максима Горького, ненужность войны народу и т. д. «Раза два мне пришлось быть в кругу товарищей Есенина, - вспоминает Я. А. Трепалин. - Как он говорил мне, это были молодые писатели. Говорили, спорили до поздней ночи. Помню - толковали о литературе, цензуре, конфискации номеров журналов, штрафах, слежке полиции за работниками типографии, издательств и т. п. Есенин, как всегда, говорил громко, жестикулируя»[235]. Д. Семеновский, говоря о том времени, отмечает: «В одном еженедельнике или двухнедельнике мы нашли статью Есенина о горе обездоленных войной русских женщин, о Ярославнах, тоскующих по своим милым, ушедшим на фронт. Помнится, статья, построенная на выдержках из писем, так и называлась: „Ярославны“»[236].

Рязанская земля.

Эта тема затрагивается Есениным в стихотворении «Узоры», написанном вскоре после начала войны и опубликованном в январе 1915 года в журнале «Друг народа»:

Несколько позднее тема войны получит более глубокое освещение в маленькой поэме «Русь».

Ясно слышны в его стихах раскаты народного гнева:

Стихи «С работы», «Массы» были написаны поэтом в 1913-1914 годах[237]. С юных лет Иван Филипченко был связан с революционным движением, в 1913 году вступил в большевистскую партию, преследовался охранкой, арестовывался. Близко к партии, рабочей печати стоял и Д. Семеновский, печатавший свои стихи в «Правде» с 1912 года. Революционно настроены были и другие молодые поэты, товарищи Есенина - Василий Наседкин, Николай Колоколов, Георгий Якубовский.

Можно предположить, что некоторые из них, равно как и Есенин, были в какой-то мере связаны с большевистской группой, которая организовалась в университете Шанявского.

«В народном университете имени Шанявского, - сказано в агентурной записке охранки по РСДРП от 22 января 1914 года, - в настоящее время имеется сорганизованная марксистская группа, которая намерена получить связи с местными рабочими клубами и профессиональными обществами, послав затем в клубы и общества „своих людей“ для налаживания в них партийных ячеек»[238]. Члены большевистской группы университета устанавливают контакт с рядом большевистских групп, существующих в других высших учебных заведениях[239]. В день рабочей печати 22 апреля 1914 года члены группы распространили среди слушателей листовки, призывавшие к поддержке рабочей печати, и организовали сбор средств в фонд «Правды». В листовке говорилось: «Товарищи. 22-го апреля 1912 года, ровно два года тому назад, усилиями пролетариата всей России была создана первая русская ежедневная с. -д. рабочая газета „Правда“.

С тех пор по всей России звучит бодрое, сильное, свободное слово рабочей печати - яркой выразительницы нужд и запросов всего пролетариата…

Пусть же в сегодняшний день - 22-го апреля - в праздник нашей рабочей печати - каждый из нас пожертвует в ее железный фонд…

Сбор будет производиться посредством сумки во время лекции и по подписным листам у товарищей.

Завтра будет в Москве юбилейный нумер рабочей газеты „Путь Правды“. Товарищи, покупайте и распространяйте его.

Группа сознательных марксистов»[240].

«Как в типографии, так и в университете он слыл за передового, посещал собрания, распространял нелегальную литературу» [241].

Был в Москве еще один огонек, к которому всей душой потянулся молодой поэт, - Суриковский литературно-музыкальный кружок. История этого кружка тесно связана с именем талантливого русского самородка, поэта-крестьянина Ивана Захаровича Сурикова. «Из среды народа, - подчеркивал Горький в „Заметках о мещанстве“, - выходили Ломоносовы, Кольцовы, Никитины, Суриковы…»

«Рассвет» - так назвал Суриков подготовленный им первый сборник «писателей из народа». Он вышел еще в восьмидесятых годах прошлого века. Эпиграфом к нему могли бы стать строки суриковских «Наших песен»:

За «Рассветом» Суриковым был издан сборник «Народные поэты и певцы». Так было положено начало кружку писателей из народа. Много сделали для развития этого кружка такие писатели, как Спиридон Дрожжин и Иван Белоусов. Позднее, в начале 900-х годов, окончательное организационное оформление кружка завершает писатель М. Л. Леонов-Горемыка[242]. Вместе с ним в это время во главе кружка стояли рабочие поэты Егор Нечаев и Федор Шкулев [243].

В Суриковский кружок входили писатели-самоучки, разные по талантливости, творческим установкам, мастерству, идейной зрелости. Они писали разные стихи: от печально-созерцательных пейзажных лирических картинок и горьких песен страдания до призывно-тревожных, гневных, наступательных гражданских стихов.

Суриковцы - это небольшая, но весомая и зримая частица той демократической культуры, России, о которой говорил В. И. Ленин.

что в 1912 году кружок был одной из значительных организаций пролетарско-крестьянских писателей. Кружок начал выпускать журнал «Семья народников», а позднее журнал «Друг народа». Пополнился и состав кружка. «В него, - пишет Г. Деев-Хомяковский, - входило много революционных деятелей, как близко стоящих к социал-революционерам, так и к социал-демократам. В него вошел только что вернувшийся из ссылки Е. А. Афонин, А. Д. Хвощенко, Кормилицын, Веревкин и другие.

Деятельность кружка была направлена не только в сторону выявления самородков-литераторов, но и на политическую работу. Лето после Ленского расстрела было бурное. Наша группа конспиративно собиралась часто в Кунцеве, в парке бывш. Солдатенкова, близ села Крылатского, под „заветным“ старым вековым дубом. Там, под видом экскурсий литераторов, мы впервые и ввели Есенина в круг общественной и политической жизни. Там молодой поэт впервые стал публично выступать со своим творчеством. Талант его был замечен всеми добравшимися»[244]. Через некоторое время Есенин вступает в действительные члены Суриковского кружка [245].

V Именно в среде суриковцев в годы первой русской революции, в рядах дружинников Красной Пресни родились гимны и песни поэта-суриковца Федора Шкулева: «Красное знамя», «Вставайте, силы молодые!», «Я - раскаленное железо!» Тогда же призывно зазвучал над баррикадами его марш «Кузнецы»:

Есенин принимает самое живое участие в деятельности кружка. «В течение первых двух лет, - рассказывает Деев-Хомяковский, - Есенин вел непрерывную работу в кружке. Казалось нам, что из Есенина выйдет не только поэт, но и хороший общественник. В годы 1913-14-й он был чрезвычайно близок кружковой общественной работе, занимая должность секретаря кружка. Он часто выступал вместе с нами среди рабочих аудиторий на вечерах и выполнял задания, которые были связаны с значительным риском» [247].

Когда на средства, собранные от рабочих и служащих, члены Суриковского кружка стали выпускать журнал «Друг народа», Есенин был избран секретарем его редакции. Он «с жаром готовил первый выпуск. Денег не было, но журнал выпустить необходимо было. Собрались в редакции „Доброе утро“. Обсудили положение и внесли по 3-5 рублей на первый номер.

- Распространим сами, - говорил Есенин.

Выпущено было воззвание о журнале, в котором говорилось: „Цель журнала быть другом интеллигента, народника, сознательного крестьянина, фабричного рабочего и сельского учителя“».

«Галки», в которой, по воспоминаниям современников, ярко отобразил поражение наших войск, бегущих из Пруссии, и плач жен по убитым. Молодой поэт намеревался поместить свою поэму о войне в первом номере журнала «Друг народа». Однако еще в ноябре сданная в печать поэма «Галки» привлекла к себе внимание цензуры и была конфискована полицией.

Демократические, социальные устремления Есенина в эти годы порой своеобразно переплетались с религиозными исканиями «новой» веры, идеализацией образа Христа. Отвергая казенную религию, всех этих, по меткому выражению Есенина, «блудников поповских, попавших в пучину разврата», молодой поэт вместе с тем говорит, что для него гений - человек слова и дела, как Христос. Важно при этом видеть главное: Есенину было чуждо слепое мистическое преклонение перед церковными догмами. «Христос для меня совершенство, - замечает он в одном из писем к Панфилову. - Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха, что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему»[248]. В эти годы мировоззрение Есенина еще только формируется. Молодой поэт испытывает стихийное тяготение к передовым общественным силам. Демократическая позиция Есенина определила резко отрицательное отношение его к империалистической войне 1914 года. Вместе с тем общедемократическая позиция, на которой стоял Есенин, не давала ему ясного ответа на вопросы о конкретных путях революционной борьбы за свободу трудового народа, не давала ответа, что делать русскому мужику, чтобы перестать, наконец, гнуть спину на помещика.

Сергей Есенин. 1914-1915 гг.

Отсюда противоречивость во взглядах и раннем творчестве Есенина, в его общественной позиции. При этом нельзя упускать из виду противоречивость тех условий, в которых молодой поэт формировался.

* * *

В начале 1914 года в печати начинают появляться первые стихи Есенина. В январском номере детского журнала «Мирок» за 1914 год, который издавался Сытиным, было помещено стихотворение «Береза», написанное Есениным в 1913 году.

Об этом стихотворении, очевидно, идет речь в письме Есенина к Г. Панфилову, относящемуся к началу 1914 года: «Посылаю тебе на этой неделе, - пишет Есенин, - детский журнал, там мои стихи»[249]. Это стихотворение было опубликовано за подписью «Аристон»[250]. О намерении Есенина избрать для себя псевдоним «Аристон» рассказывает в своих воспоминаниях и Н. С. Сардановский. «Вначале он (Есенин. - Ю. П.) хотел было писать под псевдонимом „Аристон“ (так назывался начинавший получать распространение в то время музыкальный ящик)» [251].

Вслед за «Березой» в журнале «Мирок» появляется еще несколько есенинских стихов - «Пороша», «Поет зима - аукает…», «С добрым утром!», «Село» (из Тараса Шевченко) и др. Печатаются в 1914 году стихи Есенина и в детских журналах «Проталинка», «Доброе утро», в газетах «Путь правды», «Новь». Молодой поэт с радостью сообщает Г. Панфилову: «Распечатался я во всю Ивановскую. Редактора принимают без просмотра и псевдоним мой „Аристон“ сняли. Пиши г-рят под своей фамилией. Получаю 15 к. за строчку. Посылаю одно из детских стихотворений» [252].

Стихи Есенина подкупали влюбленностью в красоту родной природы, хрустальной прозрачностью образов. При наличии в них мотивов и образов, навеянных церковно-христианскими представлениями, они полны неповторимой земной красоты:

Вот и все стихотворение «С добрым утром!», написанное Есениным в 1914 году. Сколько в нем радости бытия, образных находок: даже заросшая крапива становится неожиданно прекрасной!

Из ранних произведений Сергея Есенина особенно примечательно «Кузнец». Стихотворение это было написано в 1914 году и напечатано в мае того же года за подписью Есенина в большевистской газете «Путь правды» (под таким названием тогда выходила газета «Правда»)[253]. Оно было помещено в большой подборке «Жизнь рабочих России» на третьей полосе, и вся подборка открывалась этим стихотворением. В том же номере газеты на второй полосе было напечатано стихотворение Д. Бедного «Быль». Так впервые «встретились» С. Есенин и Д. Бедный.

В стихотворении «Кузнец», полном света и энергии, Есенин создает символический образ провозвестника свободы, зажигающего народные сердца ненавистью и гневом. Открыто звучит в нем призыв к пробуждению от «робости постылой» и страха перед «хозяевами жизни».

В 1912-1914 годах, кроме лирических стихов, Есениным были написаны произведения, в которых молодой поэт обращается к волнующим страницам героического прошлого русского народа. В 1912 году он создает в традициях былинного эпоса свою «Песнь о Евпатии Коловрате». В ней поэт воспевает «смелую доблесть» своих предков-рязанцев, вставших на защиту земли Русской от татарских орд Батыя:

«Песнь о Евпатии Коловрате» создавалась Есениным под влиянием известного памятника древнерусской литературы «Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.», в одном из эпизодов которой рассказывается о богатырском подвиге рязанского воеводы Евпатия Коловрата[254]. Однако сюжет «Песни» Есенина во многом отличается от той части «Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.», где повествуется о борьбе Евпатия Коловрата с Батыем. Поэт демократизирует образ героя: Евпатий Коловрат в «Повести» - княжеский дружинник, «храбр», то есть воин, богатырь. Евпатий у Есенина - человек из народа, кузнец-силач, выразитель патриотических настроений народных масс.

Н. К. Гудзий отмечает, что рассказ о Евпатии Коловрате в «Повести о разорении Батыем Рязани в 1237 г.», очевидно, «восходит к особым народным историческим песням»; «в основу ее легло устное эпическое произведение» [255]. Можно предположить, что наряду с «Повестью о разорении Батыем Рязани в 1237 г.» одним из источников в работе над «Песнью о Евпатии Коловрате» послужили народно-поэтические рассказы, легенды, предания о Евпатии Коловрате, которые Есенин мог слышать в годы юности в родном рязанском краю, когда он собирал и записывал народные песни, сказки и частушки.

К драматическим событиям последних дней Новгородской республики обращается Есенин в своей поэме «Марфа Посадница», написанной им в 1914 году. Товарищ Есенина по университету Шанявского - Борис Сорокин рассказывает: «В начале июня студенты разъехались на каникулы. Увиделись мы только в сентябре, когда уже шла война, и на одном из вечеров Сергей читал поэму „Марфа Посадница“»[256].

В основу своей поэмы Есенин положил народно-поэтическое предание о Марфе Посаднице как мужественной поборнице новгородской вольницы. «В нашей истории, - отмечает русский ученый Ключевский, - немного эпох, которые были бы окружены таким роем поэтических сказаний, как падение Новгородской вольности». Воскрешая страницы героической истории Новгородской республики, Есенин мечтает о времени, когда «загудит нам с веча колокол, как встарь». Мысль эта - главная в поэме. Увлеченный ею, поэт в какой-то мере даже идеализирует образ Марфы Посадницы. При всем этом написанная в начале империалистической войны «Марфа Посадница» воспринималась современниками Есенина прежде всего как произведение с отчетливо выраженными демократическими устремлениями.

«Марфа Посадница» привлекла внимание М. Горького, который хотел напечатать ее в журнале «Летопись». Однако царская цензура наложила на поэму запрет. Впервые «Марфу Посадницу» удалось напечатать только в 1917 году.

«Ус» (1914 г.) Есенин обращается к образу крестьянского вожака эпохи Степана Разина, поднявшего против «пяты Москвы» калужских, рязанских, тамбовских мужиков.

«Марфа Посадница» и в стихотворении «Ус» молодой поэт пытается выразить свободолюбивые чувства, обращаясь к героическому прошлому, то в стихотворении «Русь» поэт рассказывает о тяжелых испытаниях, которые переживала Россия в настоящем.

Тысяча девятьсот четырнадцатый год… «Война до победного конца» - на все лады шумели поэты буржуазно-декадентского толка, стремясь внушить народу, что «смерть, как жизнь, прекрасна». Против войны возвысил гневный голос буревестник революции Максим Горький, «плюнул рифмами в лицо войне» Владимир Маяковский, «бессмысленной» назвал ее Александр Блок. Доколе будет страдать наша древняя мать - родина? - с болью спрашивал он в стихотворении «Коршун».

Теме войны посвящает несколько стихотворений и Сергей Есенин - «Узоры», «Бельгия». Но наиболее зрелым и значительным следует признать «Русь». «…В начале 1915 года, еще перед отъездом в Петербург, - вспоминает поэт-суриковец С. Фомин, - Есенин является к товарищам, где был и я, с большим новым стихотворением под названием „Русь“. В тесной накуренной комнате все притихли. Звенел голос белокурого Сережи… Читал Сережа с душой, и с детски чистым и непосредственным проникновением в те события, какие надвигались на любимую им мужичью, в берестяных лапотках, Русь… Этим стихотворением он и приобретает себе известность и имя»[257].

Война была для крестьянской Руси непоправимым бедствием. Сколько русских пахарей не вернулось к отчему крову с войны! Миллионы могильных холмов - таков был кровавый след войны на земле. Народу не нужна война, ибо и без нее много горя - вот главная мысль есенинской «Руси».

Суров, печален, правдив рассказ поэта о родине в годину военных невзгод. Атмосфера тревожного предчувствия надвигающейся беды уже ощутима в начале стихотворения.

… В «мглистых сумерках» слышится протяжный вой голодных волков, храп испуганных лошадей, по «тощим полям» метет злая пурга, в бору, «словно нечисть лесная», притаились черные пеньки, где-то за снежными сугробами тускло мерцают оконца деревенских изб. Кругом пустынно, безлюдно, тоскливо, одиноко:

омытая весенними дождями и ветрами русская земля. На душе у него становится по-весеннему радостно, легко:

… Война! Одно это страшное, ненавистное людям слово заставило содрогнуться весь мир. Как огненный смерч, ворвалось оно в души людей. Закачалась, застонала от горя русская земля:

Только пережив войну как глубоко личное бедствие, можно так писать о ней. Найти такие слова, вложить такие чувства, что почти физически ощущается этот раздирающий душу женский крик тоски и отчаяния.

Такие строки, полные эмоциональной напряженности, с яркими, смелыми гиперболическими образами, громовыми раскатами аллитераций, вихревыми ритмами, нельзя придумать, нельзя «сделать» искусственно. Они могут родиться только в сердце художника, для которого война - непоправимая человеческая трагедия. Вот откуда лирический накал этих строк.

или сына. У седых матерей и жен-солдаток одна дума: как-то там их милые, не погибли ли в жарком бою? Изредка, нежданно-негаданно, приходили в деревню солдатские весточки:

Поджиданье седых матерей… О многом заставляет нас и сегодня задуматься, многое пережить, как бы заново, рассказ поэта о прошлых военных бедах на русской земле.

Стихотворение «Русь» - знаменательная веха во всем дооктябрьском творчестве Есенина, своего рода программное произведение. Трудно назвать другое стихотворение Есенина, созданное им до 1917 года, где бы так художественно полнокровно раскрылось поэтом чувство любви к родине. Поэма «Русь», маленькая по количеству строк, но масштабная, глубокая по мысли, по чувству, стала как бы своеобразным художественным синтезом творчества молодого поэта. В ней зазвучали, слились в единую поэтическую симфонию о родине: и задушевные мелодии таких чудесных есенинских этюдов о родной природе, как «С добрым утром!», «Край любимый! Сердцу снятся…», «Еду. Тихо. Слышны звоны…», и звонкие, задорные ритмы таких стихотворений, как «Гой ты, Русь, моя родная…», «По селу тропинкой кривенькой…», и наполненные грустью - «Топи да болота…», «Тяжело и прискорбно мне видеть…», и едва ли не всего слышнее в этой симфонии тревожные, невеселые думы о тяжелой крестьянской доле, полной вздохов и слез, характерные для таких стихотворений, как «Черная, потом пропахшая выть…», «Заглушила засуха засевки…», «Узоры», «Грустно. Душевные муки…», «Молитва матери…».

Образ родины в «Руси», как это порой случалось у Есенина в ранних стихах, не застит ни библейская пыль, ни религиозная символика. Не отяжеляет «Русь» и церковная лексика; далек в ней поэт и от безоблачной идиллии некоторых своих юношеских стихов. Ни в одном из других произведений той поры Есенин не был столь близок к реалистическому показу действительности. В «Руси», более чем в других ранних стихах, Есенин подходит к демократическим традициям русской классической поэзии. Здесь нет и тени ученического подражания, копирования литературных приемов других авторов, что нетрудно обнаружить в ряде ранних стихотворений и у Есенина («Моя жизнь», «Тяжело и прискорбно мне видеть…»).

Спуск к Оке у Константинова.

«Руси» отчетливо слышен свой поэтический голос, своя песнь о родине. И вместе с тем хорошо, что песнь эта как бы продолжает проникновенную, раздольную кольцовскую песнь о русской земле, перекликается с блоковскими скорбными раздумьями о родине:

«Русь»:

И хотя в «Руси» Есенина слышится больше скорбный голос некрасовской «музы печали», чем «музы мести», народного гнева, нельзя не видеть, не почувствовать главного, что в основе своей это произведение, написанное кровью сердца, близко по духу поэзии Некрасова.

Стихотворение «Русь», как и ряд других, давало Есенину полное право так сказать позднее о том, что отделяло его творчество от буржуазно-декадентской литературы в годы мировой войны: «Резкое различие со многими петербургскими поэтами в ту эпоху сказалось в том, что они поддались воинствующему патриотизму, а я, при всей своей любви к рязанским полям и к своим соотечественникам, всегда резко относился к империалистической войне и к воинствующему патриотизму. …У меня даже были неприятности из-за того, что я не пишу патриотических стихов на тему „Гром победы, раздавайся“, но поэт может писать только о том, с чем он органически связан»[258]. Есенин же был кровно связан с жизнью народа и прежде всего с жизнью русского крестьянства. Красота родных русских раздолий, язык сограждан, молодецкая удаль и грустная боль русской песни, в которой звенит народная душа, - все это было для поэта органически родным и близким. Все, что несло горе и страдание его народу, было чуждо поэту. Есенинская лирика уходит своими корнями в ту реальную действительность, которая окружала поэта.

Сердце поэта гложет «плакучая» дума: «Ой, не весел ты, край мой родной». Его волнует бесправная и тяжелая жизнь соотечественников.

И было бы неверно по старой традиции видеть в ранней поэзии Есенина только идеализацию и поэтизацию патриархальной деревенской старины, хотя, бесспорно, налет ее имеется в его юношеских стихах.

Стихотворение «Русь», а к нему мы вправе присоединить «Марфу Посадницу», «Ус», «Песнь о Евпатии Коловрате», «Заглушила засуха засевки…», «Кузнец», «Выть», «Бельгия», «Узоры» и другие произведения Есенина, показывает всю несостоятельность и необъективность подобных легенд и суждений.

Молодому поэту понятны и близки тревоги и заботы крестьянской Руси, все больше он начинает разделять справедливые общедемократические требования народа, испытывая явное тяготение к передовым общественным силам. Демократизм Есенина определил резко отрицательное отношение его к империалистической войне.

Пережитое в юные годы помогло поэту увидеть чуждый народу характер войны 1914 года и преодолеть декадентское наступление на его поэзию в 1915-1916 годах в Петрограде.

Как бы отвечая всем тем, кто хотел увести его поэзию от главного - служения родине, еще в 1914 году юный поэт писал:

Есенин остался верен этой юношеской клятве до последних дней своей жизни.

* * *

«Моя лирика, - не без гордости говорил Есенин, - жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины - основное в моем творчестве»[259].

От Руси полевой, патриархальной, уходящей в прошлое, от России, ввергнутой царизмом в пучину мировой войны, - к России, преображенной революцией, России ленинской, России Советской - таков путь, пройденный поэтом вместе со своим народом.

Есенин пропел свою песнь о России. Без нее, России, без своего народа, он не мыслил жизни, творчества.

Мужественная, самозабвенная любовь к родине, кровная связь с крестьянской Русью помогали Есенину находить свой путь к большой правде века.

В грандиозных исторических событиях революционной эпохи, современником которой был Есенин, он не всегда видел главное, не всегда понимал направление развития истории. Чувствуя это, поэт вновь и вновь пристальнее вглядывается в кипение жизни, стремясь, по его словам, «постигнуть в каждом миге коммуной вздыбленную Русь». И как глубоко и самозабвенно надо было любить родину, какую чистую широкую душу надо было иметь, чтобы так мужественно по отношению к самому себе и так проницательно в отношении будущего России сказать:

…Каждая эпоха, каждое новое поколение как бы заново открывает для себя больших и настоящих художников прошлого.

Давно двадцатый век потеснил с арены истории век девятнадцатый, а вокруг могучих фигур властителей дум «века минувшего» Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Некрасова, Чернышевского и Толстого кипят страсти, сталкиваются различные точки зрения, в их бессмертных творениях открываются для нас сегодня новые художественные дали, новые глубины прекрасного.

Время - самый суровый и справедливый критик. «Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянии». Эти афористические строки Есенина можно по праву отнести и к нему самому. Ныне все рельефнее, все весомее, зримее предстает перед нами образ Есенина - поэта и человека, все очевидней становится та истина, что творчество его занимает достойное место в истории советской литературы.

129. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат т. 5, 1962, стр. 87.

130. И. Белоусов. Цветок неповторимый, сборник «Памяти Есенина», М., 1926, стр. 138.

131. Е. М. Хитров. Воспоминания. Машинопись.

132. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 88.

134. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат, - т. 5, 1962, стр. 16.

135. Журнал «Молодая гвардия», 1960, N 8, стр. 209.

136. Журнал «Молодая гвардия». 1960, N 8, стр. 208, 210.

137. Журнал «Молодая гвардия», 1960, N 8, стр. 210.

139. Н. Сардановский. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.

140. Журнал «Молодая гвардия», 1960, N 8, стр. 209.

141. Н. Сардановский. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.

142. А. Р. Изряднова. Воспоминания. Цитируется по автографу, любезно переданному автору книги М. П. Мурашевым.

144. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 99, 101, 102.

145. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 99, 101, 102.

146. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 98.

147. Там же, стр. 94, 95.

«Советский писатель», Л., 1958, стр. 236-237.

149. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 102.

150. Там же, стр. 97.

151. Там же, стр. 98.

152. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 95, 96.

«Советская Россия», М., 1958, т. I, стр. 59.

154. А. В. Кольцов. Сочинения в двух томах. «Советская Россия». М., 1958, т. II, стр. 91.

155. М. Горький. Собр. соч. в тридцати томах. ГИХЛ, М., 1952, т. 17, стр. 64.

156. М. Горький. Публицистические статьи. ЛенГИХЛ, 1933, стр. 210.

157. В одной из автобиографий Есенин пишет: «19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде». Иван Федорович Титов, брат матери поэта, в Константинове не жил, работал управляющим на ревельской нефтебазе, имел там свой дом, в родное село наведывался изредка. Ни весной 1913 года, ни позднее Есенин у дяди в Ревеле не был.

159. Сообщено Александрой Александровной Есениной.

160. По данным Русского отдела Всемирной Лейпцигской выставки, «Товарищество И. Д. Сытина» в 1914 году выпустило свыше 25 % всей книжной продукции России (И. Д. Сытин. Жизнь для книги. М., 1960, стр. 12).

161. Н. Телешов. Записки писателя. М., 1958, стр. 187.

162. А. П. Чехов. Собр. соч., М., т. 12, 1957, стр. 39-40.

164. Там же, стр. 250. После октября 1917 года типография Сытина, как и другие, была национализирована. Издание книг для народа становилось предметом особой заботы Советской власти. Сытин начинает помогать налаживать работу Госиздата. Он верил, что найдет «себе применение в делах нового строительства». И не ошибся.

165. И. Д. Сытин. Жизнь для книги. М., 1960, стр. 149.

166. Эта первая встреча с Горьким произвела тогда на Есенина очень сильное впечатление: «Когда в 1914 году, - рассказывает Н. Сардановский, - в Москву был разрешен въезд Максиму Горькому и сытинские рабочие отнесли Горького из типографии на руках до его автомобиля, Есенин, обсуждая этот случай, зашел в своих выводах так далеко, что, по его мнению, писатели и поэты выставлялись как самые известные люди в стране» (Н. А. Сардановский. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. ИМЛИ имени Горького. Рукописный отдел).

167. А. Р. Изряднова. Воспоминания. Рукопись.

169. Цитируется по записи беседы с М. М. Мешковой 4 февраля 1962 года.

170. Цитируется по записи беседы с Н. Р. Изрядновой 31 января 1962 года.

171. Попов не только помог Есенину опубликовать стихи. Когда Есенин в 1915 году уехал в Петроград и начал печататься в столичных журналах, он дружески напутствовал молодого поэта: «Желаю успеха в делах литературных. Только не увлекайтесь литературными склоками Петрограда, где меньше всего „делают“ литературу и меньше всего любят ее. Карьеризм и соревнование (конкуренция) - вот что, думается мне, царит там. Как прототип подобных учреждений в Москве, можно указать хорошо мне знакомый „литературно-художественный кружок“. Помните у Грибоедова: „Мундир, один мундир…“ Как живо это до сих пор» (ЦГАЛИ, ф. 190, оп. 1, ед. хр. 115).

172. В 1914 году Сергей Есенин вступил в гражданский брак с А. Р. Изрядновой. «Я с ним познакомилась, - пишет она в своих воспоминаниях, - вскоре после его поступления в типографию. Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душа - он весь светился». (Цитируется по автографу, любезно переданному автору книги М. П. Мурашевым.)

174. Цитируется по записи беседы с М. М. Мешковой 4 февраля 1962 года.

175. Н. А. Сардановский. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.

176. Г. Деев-Хомяковский. Правда о Есенине. Журнал «На литературном посту», 1926, N 4, стр. 33.

177. В. Шехобалов, полвека проработавший в типографии, рассказывает: «…Как ни трудна была жизнь, все же лучшая, передовая молодежь умела и тогда находить возможность для своего культурного роста и повышения своей грамотности. В то время в Замоскворечье на Ивановке при кожзаводе Тиль были вечерние общеобразовательные курсы для рабочих. Некоторые рабочие-сытинцы там учились. Существовал филиал вечернего университета имени Шанявского при фабрике Цинделя (ныне 1-я ситценабивная фабрика), был лекторий, где по вечерам читались лекции по русской истории и др. И наиболее сознательная рабочая молодежь шла сюда, а не в пивнушки и трактиры» («Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова за 40 лет Советской власти». М., 1957, стр. 82).

179. И. Д. Сытин. Жизнь для книги. М., 1960, стр. 159.

180. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 105.

181. Там же стр 108.

182. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 106.

«На литературном посту», 1926, N 4, стр. 33.

184. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 93.

185. Журнал «Огни», 1912, N 2.

186. Так, в статье «О тенденции в литературе», опубликованной в журнале «Огни» в 1913 году (N 2, стр. 21), подчеркивалось: «Нам прежде всего важно общественное значение литературы».

187. «Современные рабоче-крестьянские поэты». Сборник. Изд-во «Основа», Иваново-Вознесенск, 1925, стр. 76.

189. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 104.

190. См. сообщение Л. Шалагиновой «Письмо пятидесяти и Есенин». Журнал «Новый мир», 1962, N 6, стр. 278-279.

191. Автор выражает признательность старшему научному сотруднику Центрального Государственного архива Октябрьской революции Л. М. Шалагиновой и другим работникам архива, способствовавшим выявлению этих материалов.

192. Л. Повицкий Воспоминания. Машинопись. Государственный литературный музей.

194. Там же.

195. ЦГАОР, ф. 63.

196. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 108.

197. См. газету «Правда», 1913, 1 февраля.

199. Вот текст этого письма: «Мы, нижеподписавшиеся пять групп сознательных рабочих Замоскворецкого района гор. Москвы, прочитав в газетах „Правда“ и „Луч“ о тех разногласиях, какие существуют среди депутатов с. -д. фракции и рабочей прессой, мы приветствуем отказ шести депутатов от сотрудничества в газ. „Луч“, но не можем простить той ошибки, которую сделали четыре депутата, не заручившиеся согласием с мест, а изъявили дать свои подписи в газете „Луч“. …Мы возмущаемся тем насилием, производимым семи против шести, [которые] лишают последних [возможности] проводить взгляды пославших их требовать осуществления тех начертанных старых лозунгов, за которые боролись и пали жертвой наши товарищи в 1905 году. Семерка при голосовании, имея перевес одним голосом, всякий раз… проводит в жизнь ликвидаторскую платформу… Ликвидаторы, приспособляясь к национальным чувствам народности, идя им навстречу для того, чтобы привлечь их в свой лагерь, выставляют требование „культурно-национальной автономии“. Этим самым ослабляют единство пролетариата России к интернационалу. Идя на компромисс с правительством и реакцией, выставляют требование полного народного представительства, а не полновластие народа. Вместо отчуждения земель помещичьих, монастырских, удельных и т. д. ликвидаторы выставляют требование пересмотра аграрного закона 3-й Думы и т. п. Мы глубоко возмущаемся узурпаторством семерки против шести. Если они будут уклоняться и дальше от старопрограммных требований и будут проводить ликвидаторскую тактику… прикрываясь единством, а в принципе делая раскол, то мы их более не можем признать, как принадлежащих к с. -д. п. Ликвидаторы „Луча“ обвиняют антиликвидаторов „Правды“ в расколе. Кто же является в действительности раскольником: антиликвидаторы, признающие подполье и партию, объединившись вокруг газ. „Правды“… или, может, ликвидаторы „Луча“, ведущие борьбу против подполья и старой партии, вышедши из нее, они отряхнули прах с своих ног и начали создавать новую легальную партию на песке, при господстве Пуришкевича и К^о. Из вышеизложенного, мы предлагаем семерке отказаться сотрудничать в газете „Луч“, которую мы считаем вредной, разъединяющей ряды рабочего класса России» (ЦГАОР, фонд МОО).

200. В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 435.

201. Так, 8 марта 1913 года в «Правде» было напечатано письмо группы рабочих к депутату-большевику Г. И. Петровскому, в котором говорилось: «Рассмотрев вопрос о выходе четырех членов с. -д. фракции из лагеря ликвидаторского „Луча“ и о той роли, которую „Луч“ играет в русском рабочем движении вообще, собрание нашло поступок четырех тов. депутатов по отношению к „Лучу“ совершенно правильным и целесообразным, отвечающим тактике рабочего движения в современной России, и выражает сим, как тов. депутатам, так и газете „Правда“ - как выразительнице наших старых и испытанных лозунгов классового движения, - свою принципиальность и доверие» (см. также «Правду» за 13, 14, 16, 22, 24, 27 и 30 марта 1913 года).

203. ЦГАОР, фонд MOO, 1913 г.

204. ЦГАОР, фонд МОО, 1913 г.

205. Там же.

206. «Доношу, что типолитография и книгоиздательство И. Д. Сытина по Пятницкой ул., 2-го уч. Пятницкой части, рабочие в числе 1300 человек с 8 час. утра сего 21 июня прекратили работу по поводу годовщины суда над матросами в Севастополе», - сообщал в московское охранное отделение полицейский надзиратель 1-го и 2-го участков Пятницкой части Федоров 21 июня 1913 года.

«Наш путь», которая начала выходить в Москве с августа 1913 года. Почти каждый номер газеты конфисковывался полицией. 9 сентября 1913 года сытинцы провели однодневную забастовку в поддержку «Нашего пути». «Имея честь донести отделению, - сообщал в московское охранное отделение полицейский надзиратель Федоров, - что на фабрике книгоиздательства Сытина по Пятницкой ул., 2-й участок Пятницкой части, 9 сего сентября в 8 час. утра рабочие в числе 1300 человек прекратили работу, по имеющимся сведениям, по поводу газеты „Наш путь“» (ЦГАОР, фонд МОО).

207. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 103.

208. См. «Агентурную записку по РСДРП, отправленную московской охранкой в департамент полиции 4 ноября 1913 года» (ЦГАОР, фонд MOO).

209. «Товарищи, рабочие Москвы! - говорилось в нем. - В понедельник 23 сентября бросайте все заводы, фабрики и мастерские в знак протеста против гонения на рабочую печать… Пусть наш призыв будет сигналом к общему широкому выступлению. Покажем, что мы умеем отстаивать наше дело… что московские рабочие снова выходят на борьбу, на те улицы, на которых раньше реяли красные знамена и высились баррикады.

(ЦГАОР, фонд ДП, 00).

210. Очевидцем сентябрьской забастовки был молодой Леонид Леонов. Отправленная им в архангельскую газету «Северное утро» корреспонденция о событиях в Москве, была его первым печатным выступлением. «23 сентября во многих предприятиях рабочие, бросая работу, выходили на улицу с пением пролетарского гимна „Вставай, поднимайся“, - сообщал Л. Леонов читателям „Северного утра“». И дальше рассказывал, как у Страстного монастыря тысячная толпа народа с пением революционных песен остановила трамвай и «потребовала, чтобы кондуктор, вагоновожатый и публика покинули свои места. Требование это было исполнено, опустевший вагон некоторое время одиноко стоял на площади. В час дня в сквере на Садовой-Триумфальной и около сквера собралась тысячная толпа рабочих. Здесь была и прочитана резолюция протеста против гонения на рабочую печать и профессиональные союзы и выражено сочувствие трамвайным служащим…» (цитируется по книге Ф. Власов. Поэзия жизни. «Советская Россия», М., 1961, стр. 14-15).

212. «Я прибыл в типографию, - доносил в своем рапорте пристав московскому градоначальнику, - и поодиночке стал вызывать через заведующего паспортной частью из разных отделений, вручал повестки судебного следователя и отправлял в Пятницкий полицейский дом; при вручении и аресте последнего было сообщено заведующим, что рабочие остановили машины и был слышен гул в отделениях, а кем-то из служащих типографии было сообщено, что рабочие собираются идти к следователю и тут же прекратили работу во всех отделениях, стали группироваться сначала в мастерских, а затем во дворе и на требование разойтись не расходились, оставаясь во дворе, переходя с места на место. Приехал полицмейстер отделения, который просил рабочих разойтись и во дворе не группироваться; рабочие с большой неохотой стали выходить частью в корпус, а частью по домам; были введены городовые и два конных во двор…» (ЦГАОР, фонд МОО).

213. ЦГАОР, фонд МОО.

214. Цитируется по записи беседы с М. Мешковой 4 февраля 1962 года.

215. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 103, 104.

217. Возникновение народного университета в Москве связано с именем А. Л. Шанявского. Считая, что просвещение - «источник добра и силы», он обратился в 1905 году в Московскую городскую думу с просьбой «принять от него в дар дом в Москве для почина, в целях устройства и содержания в нем или из его доходов народного университета» (см. «Университет имени А. Л. Шанявского». М., 1914, стр. 4).

218. «Академическое отделение, - указывалось в университетском справочнике, - является высшим учебным заведением, преследующим цели систематического научного образования, рассчитанным на лиц с подготовкой в пределах среднего учебного заведения» («Московский городской народный университет имени А. Л. Шанявского», М., 1915, стр. 6). В состав академического отделения входили естественно-исторический, общественно-юридический и историко-философский циклы.

219. В университет мог поступать каждый, кому исполнилось 16 лет, без различия национальности и вероисповедания. Слушатели университета имели возможность учиться и работать.

220. Д. Семеновский. Есенин. Воспоминания. Сборник «Теплый ветер», Иваново, 1958, стр. 184.

«Путь Ленина», г. Ртищево, 1959, N 117.

222. Представление о серьезности и полноте лекционных курсов, которые читались, дают учебные программы. Так, программой «Русская литература середины XIX века» на 1913/14 учебный год предусматривалось раскрытие в лекциях следующих основных положений (курс этот вел профессор П. Н. Сакулин):

1. Историко-культурные условия изучаемого периода.

2. Идейные направления сороковых годов.

3. «Натуральная школа» и роман сороковых годов.

5. Вопрос об отношении эпохи шестидесятых годов к эпохе сороковых годов.

5. Первая половина шестидесятых годов. Обличительное направление в литературе и подведение итогов в форме художественных обобщений. «Губернские очерки» Щедрина. «Доходное место» Островского.

6. Произведения С. Т. Аксакова. «Обломов» Гончарова. Произведения Тургенева: «Рудин», «Ася» и «Дворянское гнездо».

7. Литературные типы новых людей: Штольц, Инсаров, Жадов, Калинович, Молотов, Череванин и Базаров.

«мыслящего реалиста». Новые общественные идеалы.

9 Народ в литературе шестидесятых годов. Чернышевский и его роман «Что делать?».

10. Поэзия шестидесятых годов: Плещеев, Некрасов, Никитин. Поэты «чистого искусства»: Майков, Фет, Полонский.

11. Творчество Достоевского в эпоху шестидесятых годов. Л. Н. Толстой в ту же эпоху.

12. Поворот в общественном настроении. Обличение нигилизма в литературе. «Дым» Тургенева. «Обрыв» Гончарова. Сатира Салтыкова. Общая оценка эпохи шестидесятых годов («Университет имени А. Л. Шанявского», М., 1914, стр. 179, 180).

в Ростове, Есенин подарил ему одну из своих книг с таким автографом: «Б. Сорокину с дружбою и воспоминаниями университете Шанявского. Сергей Есенин. Ростов, 1920 год, август».

224. Б. Сорокин. «Путешествие» в прекрасное. Из воспоминаний о Сергее Есенине. Газета «Путь Ленина», г. Ртищево, 1960, N 26.

225. Н. Сардановский. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.

226. Б. Сорокин. «Путешествие» в прекрасное. Из воспоминаний о Сергее Есенине. Газета «Путь Ленина», г. Ртищево, 1960, N 26.

227. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 119.

229. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 24.

230. Д. Семеновский. Есенин. Воспоминания. Сборник «Теплый ветер». Иваново, 1958, стр. 187.

231. Там же, стр. 186.

232. Б. Сорокин. Вечера у Марии Бауэр. (Из воспоминаний о Сергее Есенине.) Газета «Путь Ленина», г. Ртищево, 1960, N 102.

«Теплый ветер», Иваново, 1958, стр. 188.

234. Б. Сорокин. Вечера у Марии Бауэр. (Из воспоминаний о Сергее Есенине.) Газета «Путь Ленина», г. Ртищево, 1960, N 102.

235. Я. А. Трепалин. Сергей Есенин. (Из воспоминаний.)

236. Д. Семеновский. Есенин. Воспоминания. Сборник «Теплый ветер», Иваново, 1958, стр. 186.

237. Позднее они вошли в антологию «Поэзия XX века». Изд-во «Новая Москва», 1925, стр. 483-485.

«Группа социал-демократов партийцев, организовавшаяся при университете имени Шанявского, на этих днях направила четырех своих представителей для партийной работы во 2-е общество торговых служащих» (ЦГИАМ, фонд МОО).

239. «При народном университете имени Шанявского имеется вполне определившаяся социал-демократическая группа, стремящаяся связаться с таковыми же группами, существующими при Императорском московском университете и Московском коммерческом институте», - отмечалось в одном из донесений московской охранки СЦГАОР, фонд МОО).

240. ЦГАОР, фонд МОО.

241. А. Р. Изряднова. Воспоминания о Есенине. Автограф.

242. В 1903 году М. Л. Леонов получает официальное разрешение властей на деятельность кружка и его наименование: «Суриковский литературно-музыкальный кружок». В 1905 году он организует кооперативное издательство «Искра»; тогда же им был разработан устав кружка. «Суриковский кружок, - указывалось в нем, - имеет целью объединить писателей, общественных деятелей и музыкантов, вышедших из народа и не порвавших с ним духовной связи. Членами кружка могут быть лица, живущие в Москве, а также и в провинции. Желающие вступить в действительные члены должны подать об этом письменное заявление и указать те повременные издания, где принимали или принимают участие; для членов-соревнователей это необязательно. В действительные члены могут также вступать лица и не имеющие печатных произведений, но которые могли бы прислать таковые в рукописном виде» (цитируется по журналу «Друг народа». М., 1916, N 1).

«Состою членом Суриковского литературно-музыкального кружка и был одним из членов - основателей его» (см. сборник «Современные рабоче-крестьянские поэты», изд-во «Основа», Иваново-Вознесенск, 1925, стр. 16).

244. Г. Деев-Хомяковский. Правда о Есенине. Журнал «На литературном посту», 1926, N 4, стр. 33.

245. В заявлении в совет кружка Есенин писал: «Настоящим покорнейше прошу совет кружка зачислить меня в действительные члены. Печатные материалы появлялись: „Рязанская жизнь“, „Новь“, „Мирок“, „Проталинка“, „Путеводный огонек“.

Б. Строченовский пер., д. 24. Сергей Александрович Есенин, ».

246. Ф. Шкулев. Мы кузнецы… Избранные стихи. «Московский рабочий», 1962, стр. 94.

247. Г. Деев-Хомяковский. Правда о Есенине. Журнал «На литературном посту», 1926, N 4, стр. 33-34.

248. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 95.

249. Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах. М., Гослитиздат, т. 5, 1962, стр. 110.

251. Н. Сардановский. Из моих воспоминаний о Сергее Есенине. Рукописный отдел ИМЛИ имени Горького.

252. Это письмо Есенин написал другу на обратной стороне своей фотографии. С одной стороны край фотографии обрезан (возможно, это было сделано для того, чтобы поместить ее в рамку). От этой «операции» пострадали отдельные слова письма. Однако полный текст его можно восстановить без особого труда.

253. В 1955 году в альманахе «Литературная Рязань» оно было напечатано нами как забытое стихотворение Есенина.

254. Как вспоминает писатель И. Розанов, Есенин читал поэму «Песнь о Евпатии Коловрате» на вечере в «Обществе свободной эстетики» в Москве 21 января 1916 года, где он выступал вместе с поэтом Н. Клюевым. «Он тоже начал с эпического. Читал об Евпатии Рязанском. Этой былины я никогда потом в печати не видел и потому плохо ее помню. Во всяком случае, тут не было того воинствующего патриотизма, которым отличались некоторые вещи Клюева. Если тут и был патриотизм, то разве только краевой, рязанский». Поэма «Песнь о Евпатии Коловрате» имеет две редакции. Нам удалось установить, что первоначальная редакция поэмы, датированная 1912 годом, была напечатана в 1918 году в газете «Голос трудового крестьянства», N 156, 23 июня. В 1925 году для «Собрания стихотворений» Есенин создал новую редакцию. Беловой автограф этой редакции, хранящийся в ЦГАЛИ, датирован автором также 1912 годом. Последняя редакция значительно отличается от первой не только меньшим объемом (35 строф вместо 56), заглавием, но и содержанием. В окончательной редакции поэт освобождает свою «Песнь» от религиозных образов и церковной лексики. Он стремится сделать поэму более реалистической, приблизив ее форму и содержание к народно-поэтическим памятникам о борьбе русского народа с татарским нашествием.

256. Известно, что вдова новгородского посадника Борецкого - Марфа Посадница, выражая интересы боярской новгородской знати, стремилась всячески воспрепятствовать исторически прогрессивной объединительной политике Ивана III, направленной к созданию единого, централизованного Русского государства.

257. С. Фомин. Из воспоминаний. Сборник «Сергей Есенин», М., 1926, стр. 130-131.

258. Иван Розанов. Есенин о себе и о других. М., 1926, стр. 22.

259. Иван Розанов. Есенин о себе и о других. М., 1926, стр. 22.