Наши партнеры

Открытое письмо в редакцию газеты "Правда". Между 23 и 29 ноября 1923 г.


Между 23 и 29 ноября 1923 г. Москва

Открытое письмо

Ввиду появившихся статей в «Рабочей газете» и в «Рабочей Москве» мы просим напечатать следующее наше заявление:

Всякие возражения и оправдания, впредь до разбора дела третейским судом, считаем бесполезными и преждевременными.

Петр Орешин
Сергей Клычков
А. Ганин

С. Есенин.

  1. 20. Открытое письмо в редакцию газеты «Правда». Между 23 и 29 ноября 1923 г. (с. 244). — Газ. «Правда», М., 1923, 30 нояб., № 272, с. 5.

    Печатается по газетному тексту. Подлинник письма неизвестен.

    Датируется с учетом времени публикации как статей, упомянутых в письме, так и самого письма.

    «От редакции»: «Не входя в оценку дела, которое должно быть разобрано соответствующими инстанциями, и не имея возможности проверить фактическую сторону его, редакция помещает настоящее формальное заявление».

  2. Ввиду появившихся статей в «Рабочей газете» и в «Рабочей Москве»... — 22 нояб. 1923 г. в «Рабочей газете» (№ 264) была опубликована статья Л. С. Сосновского «Испорченный праздник»:

    «20 ноября Всероссийский союз поэтов праздновал свое пятилетие <...>

    Вечером 20 ноября около 10 часов звонят по телефону к Демьяну Бедному. Говорит известный поэт Есенин. Думали, зовет на праздник. Оказывается, совсем напротив. Есенин звонит из отделения советской милиции. Говорит подчеркнуто развязно и фамильярно.

    — Кого вас?

    — Меня, Орешина, Клычкова и Ганина.

    — Почему вы в милицию попали?

     Да, понимаешь, сидели в пивной... Ну, заговорили о жидах, понимаешь... Везде жиды... И в литературе жиды... Ну, тут привязался к нам какой-то жидок... Арестовали...

    — Понятно, нехорошо: один жид четырех русских в милицию привел.

    Демьян Бедный попросил к телефону дежурного по милиции т. Ардарова, а затем того гражданина, что пригласил поэтов в милицию, и сказал им:

    — Я этим прохвостам не заступник. Поступайте по закону!

    Оказалось, что в какой-то пивной, подготовляясь к юбилейному заседанию советских поэтов, Есенин, Орешин, Клычков и Ганин вели милый разговор о жидовской власти, о засилии жидов, называя достаточно известные имена. Сидевший за соседним столом гражданин <М. В. Родкин; см. о его роли в этом деле коммент. к № I-32 наст. раздела> возмутился и потребовал составления протокола. Одному милиционеру не удалось свести поэтический квартет в милицию. Потребовался второй милиционер...».

    «Рядом со мною сидели четверо прилично одетых молодых граждан и пили пиво. Судя по возбужденному их состоянию и по несдержанному поведению, я понял, что они сидят здесь довольно долго и что они до некоторой степени находятся под влиянием выпитого пива <...> Они вели между собою разговор о советской власти. Но ввиду того, что в это время играл оркестр, до моего слуха доходили отдельные слова, из которых я, однако, смог заключить, что двое из этих граждан не только нелояльно относятся к соввласти, но определенно враждебно. <...> Один из этих четырех граждан в это время встал со своего места и приблизительно на 1 минуту куда-то вышел. Возвращаясь на свое место и проходя мимо моего стула, я инстинктивно почувствовал, что он обратил на меня особое внимание. <...> Двое из них сразу перешли на тему о жидах, указывая на то, что во всех бедствиях и страданиях „Нашей России“ виноваты жиды. Указывалось на то, что против засилья жидов необходимы особые меры как погромы и массовые избиения. Видя, что я им не отвечаю и что я стараюсь от них отворачиваться,

    желая избегнуть столкновения, они громче стали шуметь и ругать „паршивых жидов“. <...> Затем эти же двое граждан говорили о том, что в существовании черной биржи виноваты те же жиды-биржевики, которых поддерживают „их Троцкий и Каменев“. Такое оскорбление вождей русской революции меня до глубины души возмутил<о> и я решил об этом заявить в отделение милиции для составления протокола. Я обратился к ближайшему постовому милиционеру с просьбой отправить этих четырех граждан в отделение милиции. Но они оказали сопротивление и при задержании начали скандалить и угрожать мне побоями, говоря при этом, что паршивый жид не имеет права задерживать таких знаменитых литераторов, как мы. Милиционер попросил меня вызвать еще одного милиционера на помощь и когда последний явился, задержанные последовали в отделение милиции. <...>

    Должен отметить, что, когда указанные граждане сначала ругали „жидов“, высказывали свою ненависть к последним, я как еврей абсолютно не чувствовал себя оскорбленным, ибо для меня стало ясно, что предо мной сидят убежденные, „культурные“ антисемиты и „истинно-русские люди“, и у меня не возникало никакого намерения так или иначе реагировать на оскорбления „жидов“. Но когда они с неслыханной наглостью и цинизмом позволили себе оскорблять вождей русской революции, я понял, что это такие интеллигенты и „литераторы“, которые сознательно стараются при удобном случае дискредитировать и подорвать авторитет советской власти и ее вождей, и я решил об этом сообщить в отд. милиции для привлечения их к ответственности» (журн. «Север», Петрозаводск, 1993, № 10, с. 126—128, в статье А. Г. Белоконя «„Дело четырех поэтов“», с исправлениями по автографу — ЦА ФСБ РФ, дело № 14827, л. 25—26; сверено Ю. Б. Юшкиным).

    Л. С. Сосновский на основе этих рассуждений дал свою интерпретацию происшедшего, сознательно раздвинув рамки «милицейской истории»: «Лично меня саморазоблачение наших поэтических „попутчиков“ очень мало поразило. Я думаю, что если поскрести еще кое-кого из „попутчиков“, то под советской шкурой обнаружится далеко не советское естество.

    Очень интересно узнать, какие же литературные двери откроются перед этими советскими альфонсами после их выхода из милиции и как велико долготерпение тех, кто с „попутчиками“ этого сорта безуспешно возится в стремлении их переделать».

    «Братья-писатели» Сосновский, почти дословно повторив написанное в «Испорченном празднике», добавил следующее: «Могу сказать наверняка, что через несколько дней мы прочтем в белогвардейских заграничных газетах сочувственные слова по адресу „уличенных жидами мальчиков“...» (газ. «Последние новости», Пг., 1923, 3 дек., № 52).

    Придав всему происшедшему политический аспект, Сосновский использовал инцидент для групповой борьбы; дальнейшие газетные материалы, посвященные «делу четырех поэтов», были выдержаны в тоне, заданном критиком.

    Анонимная заметка в «Рабочей Москве» (1923, 22 нояб., № 262) имела заголовок «Что у трезвого „попутчика“ на уме...». В ней обрисовалась событийная канва в том же духе и стиле, что и в статьях Сосновского, а далее делались соответствующие выводы:

    «Как нам стало известно, вышеозначенные юбиляры, переночевав ночь в милиции, были препровождены затем в ГПУ для допроса. Делу будет дан судебный ход.

    Так кончился пир их бедою. А мы получили удовольствие узнать подлинные мысли четырех „попутчиков“, ибо что у трезвого „попутчика“ на уме, то у пьяных Есениных и Орешиных на языке».

    «Правду» и не появившихся в печати, поэты отвергли все обвинения Сосновского в свой адрес.

    «Ввиду появления в „Рабочей Москве“ и „Рабочей газете“ статей, обвиняющих меня в антисемитизме, — писал Петр Орешин, — считаю нравственной своей обязанностью заявить всему белому свету, что никогда я антисемитом не был и быть не могу» (Куняев Ст., Куняев С. Сергей Есенин. М.: Молодая гвардия, 1995, с. 358).

    «Прошу присоединить мое заявление к письму П. Орешина, — писал Сергей Клычков. — Считаю оправдываться унизительным, ибо труднее всего доказывать свою невиновность тогда, когда тебя овиняют в очень многом, а когда ты если и виновен, так в сущих пустяках» (РЛ, 1976, № 1, с. 248—249, в статье В. В. Базанова «Свидетельство очевидца и память истории: (Есенин в мемуарах последних лет)», с неточностями; здесь исправлено по автографу: РГАЛИ, ф. 2222, оп. 1, ед. хр. 63, л. 4).

    Индивидуальное заявление Есенина подобного рода неизвестно. Как отклик на происшедшие события можно рассматривать его незаконченную статью «Россияне», написанную в нояб. —дек. 1923 г. (см. т. 5 наст. изд.).

  3. ...впредь до разбора дела третейским судом... «Принимая во внимание всю предшествующую литературно-общественную деятельность С. А. Есенина, С. А. Клычкова, П. В. Орешина и А. Ганина, высказанное ими в данном собрании

    полное осуждение всякому оскорблению национальностей, полное отрицание этими поэтами своей причастности к образу действий, допускающему оскорбления такого рода, и не располагая материалами для сомнения в правдивости данных заявлений, собрание в составе правлений: Всероссийского союза поэтов, В<сероссийского> с<оюза> писателей, Московского цеха поэтов, „Литературного Особняка“, „Звена“, „Твори“, „Рабочей весны“, поэтов-конструктивистов, неоклассиков, имажинистов, Общества любителей российской словесности — считает необходимым воздержаться от окончательного суждения по этому вопросу до решения суда, профессионального или уголовного. Вместе с тем собрание признает, что опубликование в печати опорочивающих сведений, основанных на непроверенных данных, является весьма прискорбным фактом, применение же мер бойкота до выяснения степени и характера виновности представляет собой явление противуобщественное» (Письма, 129—130, с исправлениями по архивному источнику: РГАЛИ, ф. 2222, оп. 1, ед. хр. 63, л. 5—5, об.).

    Товарищеский суд состоялся 10 дек. 1923 г. Комиссия по разбору дела заседала в составе К. П. Новицкого, П. М. Керженцева, А. Я. Аросева, Н. К. Иванова-Грамена, В. И. Нарбута, В. Ф. Плетнева, И. М. Касаткина. Попытки Л. С. Сосновского придать бытовому инциденту политический характер были отвергнуты. «Дело четырех поэтов» стало достоянием писательской общественности, и разбор его писателями, а не представителями карательных органов, дал возможность объективно оценить все обстоятельства происшедшего. Суд констатировал провокацию со стороны Родкина и Сосновского и не подтвердил главного обвинения в антисемитизме, что вызвало недовольство авторов «Рабочей газеты» и «Рабочей Москвы», ответственным

    «Россияне» (см. наст. изд., т. 5, с. 241).

    Проведение суда, причем еще до вынесения его решения, широко освещалось в печати.

    «...Если у кого еще и были кой-какие сомнения в возмутительных поступках поэтов, то последние постарались доказать это своим вызывающим, если не сказать резче, поведением на самом суде.

    Они отрицали все. Не только показания т. Роткина <так!>, свидетельство милиционера, но даже содержание своего разговора с Демьяном Бедным. Их оклеветали, им навязывают антисемитизм, их травят.

    В то же время Есенин не видит ничего особенного в слове „жид“; Орешин считает разговор о роли евреев в литературе самой безобидной беседой.

    Не лучшее впечатление производят и свидетели защиты. Особенно жалок Львов-Рогачевский, пытающийся дать литературную характеристику Есенина, Орешина и других как революционных поэтов. Тов. Сосновский ядовито замечает ему, что с таким же успехом Львов-Рогачевский провозглашал революционным поэтом и М. Волошина, ярого контрреволюционера <...>

    Резко обрушивается на поэтов Демьян Бедный, который возмущенно заявляет, что если у него еще оставалось хорошее чувство к некоторым из обвиняемых поэтов, то их отвратительное поведение на суде окончательно заставляет его смотреть на них с презрением.

    Сущность дела формулирует тов. Сосновский.

    — Этот мелкий, как будто, случай, — заявляет он, — на самом деле показывает, что мы имеем дело с весьма опасной для общества болезнью. <...> Эта гниль тем более опасна, что носители ее являются сотрудниками наших журналов и газет, что по ним некоторые будут судить о всей нашей литературе. Есенин, например, который слывет революционным поэтом, устраивал скандалы также и за границей. Известны антисемитские выходки Есенина и в Америке. Мы не можем терпеть, чтобы по Есенину судили о литературе советской России. <...>

    Уже сейчас можно сказать, что, каков бы ни был приговор суда, кое-что должно измениться в отношении наших органов к тем из своих сотрудников, которые недостаточно связаны с революцией и которые умеют зачастую скрывать свои истинные настроения под удобной маской „приятия“ революции» (газ. «Рабочая Москва», 1923, 12 дек., № 279).

    «Вчера в Доме Печати, при переполненном зале, слушалось дело поэтов: Есенина, Клычкова, Орешина и Ганина. обвинявшихся в антиобщественном хулиганском и черносотенном поведении во время пьянства в одной из московских пивных. <...>

    Суд устанавливает два вопроса, которые ему предстоит исчерпывающе освоить в ходе разбирательства:

    1) Подтверждается ли факт черносотенно-антисемитских выходок четырех поэтов: Есенина, Ганина, Орешина и Клычкова?

    „Испорченный праздник“?

    <...> После выступления свидетелей защиты, опровергавших обвинение поэтов в антисемитизме, выступают приехавшие из Америки товарищи, рассказывающие, что во время своего пребывания там, Есенин учинял дебоши,

    подобные разбираемому. Все скандалы носили патологически-алкогольный характер.

    Поэт А. Мариенгоф, близко знающий Есенина, подчеркивает, что последний в этом году совершенно спился, близок к белой горячке и не может быть рассматриваем и судим, как нормальный человек. Его просто нужно лечить...» («Рабочая газета», М., 1923, 12 дек., № 281; выделено в источнике).

    «Перед допросом ряда свидетелей слово было предоставлено обвинению и подсудимым для изложения фактического хода событий. Все четверо обвиняемых категорически отрицали наличие элемента антисемитизма в их поведении и приписываемые им разговоры о „жидовском засилии“. Сергей Есенин, подтверждая, что он крикнул свидетелю Ро<д>кину: „жид“, указывал, что этот выкрик был только ругательством, лишенным абсолютно политического содержания.

    <...> Львов-Рогачевский отмечал, что в произведениях обвиняемых можно отметить не только отсутствие антисемитизма, но даже любовь к еврейскому народу. Писатель А. Эфрос указывал, что с поэтами Орешиным и Клычковым он встречается ежедневно в течение нескольких лет и не заметил с их стороны никаких антисемитских выпадов, хотя, как еврей, он был бы к ним особенно чуток. Такое же показание сделал писатель Андрей Соболь. Тов. Сахаров, в течение пяти лет живший вместе с Есениным, отмечает случаи пьянства и дебоширства с его стороны, но отвергает возможность проявления им антисемитизма. Поэт Герасимов в своей характеристике поэтов Орешина и Клычкова отметил, что с первых дней революции они работали в Пролеткульте, работали честно, причем ему в течение нескольких лет приходилось общаться с ними и

    опять-таки он не наблюдал у них никаких антисемитских уклонов.

    <...> С защитительной речью выступил т. В. П. Полонский, призывавший судить поэтов за хулиганство, за пьянство, за дебоширство, но отнюдь не за антисемитизм, которого он в их деяниях не усматривает.

    В своем заключительном слове Есенин подтверждает, что он хулиганил, дебоширил и в Москве, и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Берлине, но, по его мнению, он „скандалил хорошо“. Он говорит, что через эти скандалы и пьянство он идет к „обретению в себе человека“, но в то же время он категорически отвергает какое-либо обвинение в антисемитизме» (газ. «Известия ЦИК СССР и ВЦИК Советов», М., 1923, 12 дек., № 284).

    «13 декабря в Доме Печати был оглашен приговор товарищеского суда по делу поэтов Есенина, Клычкова, Орешина и Ганина. Товарищеский суд признал, что поведение поэтов в пивной носило характер антиобщественного дебоша, давшего повод сидевшему рядом с ними гр. Ро<д>кину истолковать этот скандал как антисемитский поступок, и что на улице и в милиции эти поэты, будучи в состоянии опьянения, позволили себе выходки антисемитского характера. Ввиду этого товарищеский суд постановил объявить поэтам Есенину, Клычкову, Орешину и Ганину общественное порицание.

    „Рабочей газеты“, суд признал, что тов. Сосновский изложил инцидент с четырьмя поэтами на основании недостаточных данных и не имел права использовать этот случай для нападок на некоторые из существующих литературных группировок. Суд считает, что инцидент с четырьмя поэтами ликвидируется настоящим постановлением товарищеского суда и не должен служить в дальнейшем поводом

    или аргументом для сведе́ния литературных счетов, и что поэты Есенин, Клычков, Орешин и Ганин, ставшие в советские ряды в тяжелый период революции, должны иметь полную возможность по-прежнему продолжать свою литературную работу.

    Приговор принят товарищеским судом единогласно» (газ. «Известия ЦИК СССР и ВЦИК Советов», М., 1923, 15 дек., № 287). Этот же вердикт был опубликован в «Правде» от 16 дек. 1923 г.

    18 дек. 1923 г. «Рабочая Москва» опубликовала заметку Б. Волина, не согласного с решением суда, под заголовком «Прав ли суд?» с призывом «к рабкорам и пролетарским поэтам» «высказаться по данному вопросу». 19, 20 и 22 дек. газета печатала «отклики», заголовки которых говорят сами за себя: «Один выход — тачка», «Им нет места в нашей семье!», «Сосновский прав — суд не прав», «Суд не прав!», «Поэтов на суд рабкоров!», «Под народный суд!», «Есенина выделить!», «В семье не без урода», «Мы требуем пересмотра» и др.

    Обращает на себя внимание и заметка Мих. Кольцова в «Правде» от 30 дек. 1923 г. под заголовком «Не надо богемы»: «Славянофилов из „Базара“, с икрой, с севрюгами, разговорами о национальной душе и еврейском засилье тоже на старом месте не найти! Но если вы очень хотите — они отыщутся...

    „делу четырех поэтов“ о хулиганских и антисемитских выходках в пивной.

    На суде было очень тяжело. Совсем девятьсот восьмой год. Четверо подсудимых, из них один — крупнейший и талантливейший художник, слава нашей страны, засосанный богемой по уши, — кокетливо объясняющие, что поэт, как птица, поет и потому за слово „жид“ не ответственен;

    свидетели из милиции, обязательные еврейские интеллигенты, из самых лучших чувств берущие под свою защиту антисемитов; толки о роли еврейства в русской литературе, тени Петра Струве и Трубецкого, в зале витающие; дамы-поклонницы и семеро журналистов-большевиков, вынужденных в давно остывшей и ныне подогретой реакционно-неврастенической каше разбираться...

    Конечно, педагогические способы борьбы в духе идейного поощрения трезвости тут мало помогут.

    Надо сделать другое. Надо наглухо забить гвоздями дверь из пивной в литературу. Что может дать пивная в наши дни и в прошлые времена — уже всем ясно. В мюнхенской пивной провозглашено фашистское правительство Кара и Людендорфа; в московской пивной основано национальное литературное объединение „Россияне“. Давайте будем грубы и нечутки, заявим, что все это одно и то же...» (см. также т. 5 наст. изд., коммент. к статье Есенина «Россияне»).

    «дело четырех поэтов» не получило. 9 мая 1927 г., уже после гибели Есенина и А. А. Ганина, расстрелянного 30 марта 1925 г. по «делу русских фашистов», уполномоченный 5-го отделения следственного отдела ОГПУ С. Г. Гендин, рассмотрев материалы «Дела № 2037», вынес заключение: «...принимая во внимание, что двоих из обвиняемых: Есенина и Ганина, в живых нет, а в отношении Клыч<ко>ва и дело может быть прекращено за давностью, полагаю: дело следствием считать законченным, подписку о невыезде аннулировать, дело сдать в архив» (Хлысталов, с. 145, факсимиле; выделено в источнике). 11 мая 1927 г. Коллегия ОГПУ утвердила это постановление (документы хранятся в ЦА ФСБ РФ, архивное дело № Р-14827). См. также № III-26 наст. раздела.

  4. Дело передано в Центральное бюро секции работников печати«К инциденту с поэтами С. Есениным и др.»: «В ЦБ секции работников печати поступило заявление поэтов П. Орешина, С. Клычкова, С. Есенина и А. Ганина о рассмотрении инцидента, о коем сообщалось в статье т. Сосновского в „Рабочей газете“ и в заметке в „Рабочей Москве“. ЦБ постановило поручить рассмотрение дела товарищескому суду в составе К. Новицкого, П. Керженцева, В. Плетнева, А. Аросева и Ив. Касаткина.

    ».

    Упомянутое здесь заявление, поданное четырьмя поэтами в Центральное бюро секции работников печати, ныне неизвестно.

Раздел сайта: