ЛИРИКА ЕСЕНИНА
Проникновенный лиризм этих строк, обращённых к родной земле, покоряет глубиной душевного чувства.
Поэзия как подлинная духовная реальность есть состояние глубоко интимного, исповедального лиризма. Другими словами, силовое поле поэтической индивидуальности измеряется, если гармонию поверять алгеброй, разрешающей способностью лирической метафоризации духовного макрокосма поэта. Метафора — это слово в квадрате. Лирика — это сумма квадратов, заданная арифметической, нет, геометрической прогрессией всех мыслимых метафорических операций над поэтической строфой в пределах лирического повествования, в завершённом виде являющая некую идеальную фигуру, формально называемую стихотворением. Поэтическое полотно с нанесённым на него лирическим узором представляет собою плод упорного и длительного труда голосовых связок над озвучанием немотствующей реальности. Сиречь, пот и кровь духовного поиска поэтической индивидуальности. Стихотворение есть эстетическая выжимка духовных пор поэтического феномена. Красота поэтической вязи, её нерукотворного слога, суть мера эстетической чуткости поэта к разноголосице окружающего мира. Тремоло Вселенной, от светлячков-звёзд на ночном небе до материнского крика отчаяния, потерявшей в кровавой демаркационной бойне плоть от плоти, родную кровинку сына, усиливается до частоты надмирной звучащей раковины, сродни моцартовской полифонической амальгаме. Душа — это зеница поэта, его духовное око.
Есенин — лирик по преимуществу. Природа лирического переживания суть форма духовного подвижничества. Корни есенинской лирической исповедальности восходят из благодатной почвы, наследуемой им без малого вековой традиции русского классического стихотворчества. От Державина, Пушкина и, по касательной, Боратынского, Тютчева, Некрасова, Кольцова, Фета, Полонского, Клюева, до Бунина включительно. Пусть не напрямую, а косвенно, устанавливается генеалогия приращений силовых полей перечисленных поэтов на собственное творчество поэта земли русской. Без взаимообогащений духовных приоритетов, вне ученического накопительства и подёнщины над поэтическим образом, формообразующим тропом, силлабической тектоникой поэтического письма поэзии и, стало быть, поэта в беспримесном, стерилизованном виде не существует. Поэта как, скажем, мальчика в католической хоровой музыкальной традиции для постановки высокого голоса, нельзя подвергнуть стерилизации. Он замолкает.
Для поэта масштаба Есенина подобное заявление не эпатаж, а сознательная авторская установка на лирическую опоэтизацию духовного миропорядка. Суть преодоление красотой косного материала бездуховной реальности, мера преображения в прекрасное уродливой и пошлой повседневности.
Авторская интонация углубляет тему лирической актуальности.
Поэтическое кредо, усиленное сравнительными эпитетами, как то: «деревянная Русь», «золотой бревенчатой избы» и тьмой родственных им вариаций, — сообщает пасторальному мифотворчеству Есенина характер откровения. За этим кроется тайна. Есенин, как никто другой до него в русской поэзии, возводит русский лубок в сан подлинной поэтической реальности, которая не подразумевает территориальных и временных границ. По большому счёту, предъявляемому поэзией творцу, дело не в «деревянной Руси», не в «золотобревенчатости избы» и, даже, не в «златокудрости» самого поэта. («Золотая сорвиголова…») Есенинская метафора находится в преимущественном положении по отношению к другим языковым средствам выразительности, дабы максимально интенсифицировать лирическое переживание. Есенинская метафора — это тромб лирического кровотока поэта.
Бунинское, к примеру, живописание природы являет собою мудрое, холодным сердцем любование её красотой:
Фетовский элегизм, с другой стороны, с присущим ему тонким лирическим инструментарием, наследует традиции европейского классицизма. Это умиротворённая созерцательность, не питаемая теплом души:
Есенин — это тепло, источник тепла, способный растопить ледок человеческого бездушия, согревающий теплотой своего дыхания холодок бездуховного миропорядка. Теплота, никакой характеристикой не измеряемая, растрачиваемая без меры из кладезя души.
Поэзия — не потребность школяра выказать своё восхищение возлюбленной (хотя, это наблюдение верно при определённых обстоятельствах) а, наркотик, некое сомнамбулическое состояние, в котором пребывает лирический герой, обращаясь к предмету своего чувственного любования. От этого наркотика нет отвыкания и нет панацеи от такой болезни. Тайна божьего промысла поэтического менталитета не раскрывается прозаическим оком в силу неодухотворенности его обывательского зрачка.
В есенинской поэтике покоряет сила исполнительского дыхания. Поэтическое письмо поэта прочно спаяно полем его душевного любования с горизонтом его духовного созерцания. Поэтика есенинских образов глубоко чувственна и интимна. Это металиризм чувственного переживания.
Многообразно звуковое, цветовое, аллегорическое оформление стиховой ткани Есенина. Поэт живописует природу родной земли яркими, сочными мазками из богатейшей палитры языковой выразительности. В ход идут все оттенки смыслообразовательной амальгамы: от гиперболических пиететов до молитвенных причитаний. В арсенале поэта пейзаж русских деревень:
Абрис дорогих сызмальства крытых соломою изб:
Неоглядные просторы среднерусских равнин:
Трогательное дыхание предрассветного часа:
Пленительная зачарованность неискушённого отрока открывшимся ему видением в своей безыскусной и одухотворённой красоте русской берёзы:
Неподдельная грусть сердечного чувства по отцветающей природе, сродни пушкинскому: «Люблю я пышное природы увяданье, В багрец и золото одетые леса…»:
Трепетное, сродни первым, только что пробудившимся ото сна из почек, клейким листочкам обоняние весны:
Запредельная, надмирная, как лебединая песнь, как крик подранка, уловимая только сверхчутким слуховым аппаратом, печаль:
Есенин — поэт откровения. В двадцатом веке в русской поэзии вослед за Сергеем Есениным поэтом интенсивной духовной исповедальности может быть названо одно имя — Владимира Высоцкого с его обезоруживающей душевной искренностью и подкупающей чистотой духовного облика. В девятнадцатом веке провиденциальный и пророческий характер в поэзии был присущ исключительно Лермонтову. Все остальные высокие образцы русской поэзии двадцатого века, не имеющей аналогов в мировой поэтической практике нашего столетия, с её блестящим европейским воспитанием, по существу, — норматив академической изящной словесности, суть высокохудожественный профессионализм, литературной критикой и потомками называемый классикой.
Трудно говорить о поэте от второго лица, да, и, вряд ли целесообразно. Поэт определяет свою судьбу сам. Поэт есть единственно подлинная, исчерпывающая себя реальность. Безусловность и непреложность поэтической свободы определяется вышней волей небес, ведением промысла божьего.
Есенин живёт природой, дышит природой, созерцает природу. В этом созерцании нет мишуры и вычурности. В нем все — истина. Можно, конечно, вспомнить «лапотное» детство, которое Сережа Есенин провёл в Константиново (село в Рязанской губернии), и этим обстоятельством объяснять юношескую и зрелую экспансию темы красоты родной земли на все его творчество. Однако, это будет малоубедительно.
Есенин эмоционален изнутри тёплым, животворящим огнём, онтологической природой духовного остова, памятью корней, питаемых соками избяной, золотобревенчатой родины. Жизнь смотрит вперёд, а поэт в свои корни. Любой материал, попадающий в поле зрения Есенина, идёт в топку его поэтической плавильни, высвобождаясь законченными образцами «несказанного, синего, нежного...» Былинка, ветерок, равнин пески, рязанское небо, ромашковый луг, белых яблонь дым, белая берёза, роща золотая, клён заледенелый, листьев медь, руки милой — пара лебедей, — изнанка душевных впечатлений облекается в словесную плоть. Звуки ночи и раннего утра, краски заката и времён года, запахи душистых трав и росы, волнение листвы и речной волны, — все виденное, прочувствованное, пережитое поэтом воспроизводится в стихах в незамутнённом, неискажённом аберрацией его последующего жизненного пути (петербургский и московский периоды) виде. Городская жизнь не изменила лирический менталитет Есенина. Лирический в смысле его обращённости к покинутому им, но не забытому, родному рязанскому небу:
Есенин не представим вне опоэтизированных им картин родной природы, неприхотливого сельского быта. Где бы он не находился: в Петербурге, в Москве, в Европе, в Америке, — явственна в его стихах сквозная тема неразрывной связи с родным домом как миром духовной благостыни, источником душевных сил:
Печальный ли, прощальный ли, — привет всему тому, что составляло детство поэта, мудрое в своём величии и бесхитростное в своей простоте:
Поэт принимает всё. Всеохватность, всеизбывность, открытость миру суть составляющие поэтического менталитета. Провидение уготовило Есенину многотрудный путь, трагический в своём исходе, постижения мира красотой, наполнения его содержания собственным духовным опытом, подлинном в своих человеческих проявлениях:
Последние две строки перевесят чашу весов на любом суде истории в пользу оправдания подзащитного. А Сергей Есенин зело нуждается в нашем сострадательном участии к его посмертной памяти. И, с последними словами обращаясь к нам, его почитателям и его хулителям, поэт просит сострадать его душе после смерти, как сам милосердствовал нашим душам при жизни:
Виктор Григорьев