«ЖИЗНЬ МОЯ ЗА ПЕСНЮ ОТДАНА…»
К 110-летию Сергея Есенина
Сергей Есенин – явление культовое в России. Он самое светлое и нежное, что есть в душе русского человека. Его поэзия, полная сострадания ко всем, живущим на земле, не исключая людей «падших», притягивает к себе, словно магнит. Но он не только великий лирик. Есенин - поэт-провидец, заглянувший в бездны, которые приоткрываются нам только сегодня.
Нет, он не покончил жизнь самоубийством, как утверждало советское есениноведение.
При сопоставлении архивных документов, становится очевидным: его убили. В некрологе подчеркивалось: «Поэт погиб потому, что был несроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его», иначе говоря, приспособит. Каким же был мир Есенина, подлежащий уничтожению? Он остался в стихах поэта и в воспоминаниях современников. Сестры вспоминали, что Константиново было тихое, чистое, утопающее в зелени село с двухэтажным барским домом и садом, который спускался до самой Оки. В центре села на высоком холме – церковь Казанской Божьей Матери.
В ней крестили и тайно отпели Сергея Есенина. И только спустя шестьдесят шесть лет после гибели поэта, в день его рождения - 3 октября 1991, года отслужил священник принародно в церкви, которую начали восстанавливать панихиду по убиенному Сергию.
Переступая порог храма, мы вступаем в круг Вечности. По воспоминаниям сестры Шуры, с церковью, с колокольным звоном была тесно связана вся жизнь села. Но по праздникам полагалось веселиться. В своей первой книге поэт писал:
Порой ему казалось, что песня всех примиряет. Этот удивительный мир крестьянской культуры он воскрешал и в стихах, и в прозе, и в теоретической работе «Ключи Марии», над которой поэт работал осенью 1918 года, во время «красного террора».
В «Ключах Марии» Есенин писал: «Древо – жизнь. Каждое утро, встав ото сна, мы омываем лицо свое водою. Вода есть символ очищения и крещения во имя нового дня.
Вытирая лицо свое о холст с изображением древа, наш народ немо говорит о том, что он помнит себя семенем надмирного древа». На пути к свету искусства, как отмечает Есенин, люди должны научиться читать забытые ими знаки. Так в «Ключах Марии» прозвучала надежда на возрождение народного, глубоко христианского миропонимания.
В 1922 году близкий друг Есенина Николай Клюев писал ему из далекой Олонецкой губернии: «Каждому свой путь. И гибель!.. Покрываю поцелуями твою «Трерядницу» и «Пугачева»…Брат мой, пишу тебе самые чистые слова, на какие способно сердце мое… Радуйся, возлюбленный красоте своей, радуйся обретший жемчужину родного слова, радуйся закланию своему за мать-ковригу. Будь спокоен и счастлив».
В те дни Сергей Есенин собирался в зарубежную поездку вместе с Изадорой Дункан. В ней поэт видел и прославленную актрису, и красивую женщину, которая была, увы, намного старше его, и женщину в красном на белом снегу, несуразно кричащую: «I am red, red, red!» (Я красная, красная, красная! (пер. с англ.)
В 1904 году, когда Дункан семь дней танцевала на петербургской сцене, он был девятилетним крестьянским мальчиком. Через семнадцать лет (это разница в их возрасте) она приехала в холодную, голодную советскую Россию и встретила его. О ней писали, что она разрушительница классического балета и создательница новой школы танца в духе эллинизма. Свои выступления в России Дункан объясняла как попытку вырваться из тисков коммерческого искусства.
А что такое коммерция в жизни и искусстве Есенин понял довольно быстро, оказавшись за рубежом. На пути в Америку в лучших отелях Европы он начинает мечтать о возвращении домой, где поэт, как ни странно, еще нужен. Из письма другу: «В страшной моде господин доллар, на искусство начхать – самое высшее мюзик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно… Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа, которую здесь за ненадобностью сдали в аренду под смердяковщину».
Работая в Америке над драматической поэмой «Страна негодяев» Есенин писал:
Есть в этой поэме и другие строки, посвященные российской действительности. До недавнего времени они не публиковались:
Как отмечали современники, такое прощалось только одному Есенину. Но, естественно, только до поры до времени. Его поэзия наполнялась огромной социальной силой и становилась опасной. О черной валютной бирже на Ильинке и о причастности к ее махинациям вождей пролетариата Есенин писал:
«Джордж Вашингтон» поэт послал письмо в Берлин одному из своих давних приятелей с единственным желанием выплеснуть правду:
«Тоска смертная, невыносимая. Чую себя здесь чужим и ненужным, а как вспомню про Россию, и вспомню, что там ждет меня, так и возвращаться не хочется. Если бы я был один, если б не было сестер, то плюнул бы на все и уехал бы в Африку или еще куда-нибудь.
Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть. Надоело мне это б… снисходительное отношение власть имущих, а еще тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним. Не могу, ей богу, не могу! Хоть караул кричи или бери нож и становись на большую дорогу.
Ведь и раньше, когда мы к ним приходили, они даже стула не предлагали нам присесть. А теперь злое уныние находит на меня… Перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно: что ни к февральской, ни к октябрьской. По-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь…»
Та же тревога звучит в стихах:
На московских улицах Есенину начало казаться, что он слышит, как растут небоскребы.
Россию. Так появились стихи «Русь советская», «Стансы» и другие после «Москвы кабацкой». Какая угодно, но Русь с ее неисчерпаемой глубиной, которую он умел слушать. К тому же нельзя забывать, что некоторые стихи Есенина печатались с купюрами, что лишало их многомерности, полифонии. Так упрощался образ Ленина при изъятии строк:
«двойственность» в печать проскальзывала. Так, например, даже «Песнь о великом походе» Есенину удалось сделать многомерной. Частушки звучат с двух сторон, одна другой хлеще. Да, повсюду цвет кумачевый. Но бродит тень Петра по городу и «грозно» хмурится». И совсем неожиданный ракурс в конце поэмы:
Журнал «Социальное партнерство», 2005, № 3