На дне рождения у Г. Светлого
Поэт Георгий Светлый (Павлюченко) считал себя имажинистом. С Сергеем Есениным познакомился в Ташкенте, в мае 1921 года. Вскоре с семьёй переехал в Москву. Дарственная надпись на «Пугачёве» гласит: «Милому Г. И. Светлому. Дружески С. Есенин». Сохранилась записка Светлого Есенину от 2 декабря 1923 года: «Сережа! Я несколько раз заходил в «Стойло», но не застал. Со сборником выгорело с некоторыми изменениями. Если особых событий сегодня не произошло, то дело верное. Хорошо завтра зайти между 7-8 ко мне». Она со времён переговоров, которые вели Г. Светлый и В. Вольпин (двоюродный брат Надежды Вольпин) с редакционно-издательским и рекламным отделом ГУМа, об издании «Москвы кабацкой» одной книгой. Было три попытки издать цикл. Издано в Ленинграде. Из воспоминаний Надежды Вольпин мы узнаем о посещении Сергеем Александровичем дня рождения Георгия Ивановича Светлого осенью 1923 года: «Стук в дверь — и, не дожидаясь ответного «войдите» <…> распахивает дверь». Можете быстро собраться? Внизу ждёт извозчик. Едем вместе!» — «Куда?» — «Объясню дорогой. Приберитесь». Ополаскиваю в тазике лицо. Сбрасываю шлёпанцы, проверяю на себе чулки: как будто целые. Влезаю в туфли на венском каблуке. Платье… сойдёт и это, оно хоть сидит хорошо, лучше моего парадного. Берусь за помаду. «Бросьте, вам без краски лучше. И пудры не надо». В пролётке узнаю: у Георгия Светлого день рождения. Сергей ведёт меня к ним. «Светлый? Знаю, такой же белёсый, как Ганин. На деле его зовут Павличенко?» — «Да. А жена у него художница. Хорошие люди. Вы у них бывали?» — «Никогда». Я почему-то путаю Георгия Светлого с художником Комарденковым — тоже очень белым. Только у того лицо широким ромбом, а у Светлого — прямоугольником… Против них Есенин смотрится чуть не русым. Встречают нас (верней — Есенина) с истинным радушием, даже с радостью. В комнате полно народу. Большинство на ногах, но для нас сразу очищают место: садимся в изножье широкой тахты, на торце. Я в углу у стенки, Сергей рядом, оставив место ещё кому-то; в тесноте, да не в обиде. Наискосок против нас вижу рослую (и как всегда немного встрёпанную) фигуру Сергея Клычкова. Он останавливает на мне ревнивый глаз — но дело не во мне, в Есенине. Зачем это все (и я в том числе) так его любят. Зачем сам он, Клычков, не может его не любить? Пьют. Едят «а ля фуршет». Просят Есенина почитать новые стихи. Он прочёл сперва из «Москвы кабацкой»: «Сыпь, гармоника. Скука…Скука!..» и «Пой же, пой…». Потом из нового цикла. «Посвящается Августе Миклашевской». Все эти стихи я уже слышала. Есенин читает, как всегда, вдохновенно. Кончил. И тут заговорил — первым же — Сергей Антонович. Медленно, веско… Почти сердито, с подчёркнутым «оканьем»: «Пушкин любил Волконскую десять лет (в двадцатых годах легенда о великой любви Пушкина к Волконской ещё не вызывала сомнений. — Н. В.), прежде чем посвятил ей стихи. Ты же и десяти недель не знаком с женщиной, а уже, извольте: посвящает ей чуть не книгу стихов!» Слова Клычкова меня не удивили — удивило, что Есенин счёл нужным оправдываться. Что его так задело? Это станет ясней через полгода, когда он распишет Пушкина под себя («Блондинистый, почти белесый… О, Александр, ты был повеса, как я сегодня хулиган…») — «Да разве это к Миклашевской? Это к женщине вообще. Поэт — русской женщине». И добавляет, искоса глядя на меня: «Вольпин знает». — «Нет, Вольпин не знает, — вставляю я с вызовом. — Ничего Вольпин не знает». Сергей только усмехнулся. Зато при очередной публикации посвящение было им снято. <…> Мы поедем домой, и Есенин станет выпытывать, как я смотрю на новые его стихи».
Адрес Георгия Светлого найден в адресной книге «Вся Москва» по фамилии Павлюченко: Новая Басманная улица, дом № 4. Для того времени — край Москвы, за Садовым кольцом чуть-чуть. Это ансамбль знаменитой Куракинской богадельни, одно из первых благотворительных учреждений. Богадельня существовала много десятилетий, предназначалась для приюта неимущих лиц мужского полу из низших чинов военных или гражданских ведомств. После революции в правом флигеле находились коммунальные квартиры.
