| Наши партнеры |
Пантократор (с. 73).- Газ. «Советская страна», М., 1919, 17 февраля, № 4; сб. «Конница бурь. Второй сборник имажинистов», <М.>, 1920, с. 3-6; Т20; Рж. к.; Т21; Грж.; И22
Беловой автограф третьей части поэмы (ст. 33-48) - запись в альбоме И.В.Репина (РГАЛИ) с авторской датой: «1919. Февраль 18. Москва».
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.). Датируется по Рж. к.
В первой публикации имелось посвящение: «Р.Ивневу». Рюрик Ивнев «Как Есенин посвятил мне „Пантократор“»:
«Уже первые строчки „Пантократора“ <приведена начальная строфа> меня восхитили. Я жадно слушал, что будет дальше.
Тысячи лет те же звезды славятся...
Я затаил дыхание (Есенин меня предупредил, что стихотворение будет довольно большое), со страхом думая, неужели будет срыв. Я по опыту знал, что если стихотворение сразу, с первых строк, очаровывает, ослепляя своим блеском, то любая следующая строка, чуть-чуть ниже мастерством, может испортить все впечатление даже от хорошего стихотворения.
Но строки летели, как разгоряченные кони, нигде не спотыкаясь. Образы, один ярче другого, плыли над нами, как облака.
Он почувствовал, что стихотворение мне действительно понравилось, и сказал:
- Ну, раз оно тебе так нравится, то я посвящаю его тебе.
Через несколько дней после этого оно было опубликовано...» (РГБ, ф. Р.Ивнева, автограф с датой: 7 января 1969 г.).
О публичном чтении поэмы на вечере в московском кафе «Домино» (скорее всего, зимой 1919 года) вспоминал А.М.Сахаров: «Читали: Кусиков, Шершеневич и др. Последним вышел Есенин. Вошел на эстраду, кутаясь в свою чуйку, по-извозчичьи засовывая руки рукав в рукав, словно они у него мерзли - и начал читать „Пантократор“. Читал он хорошо, зажигаясь и освобождая себя от всего связывающего. Сначала были освобождены руки, и он энергически размахивал правой рукой, затем на помощь пришла левая, полетела, сброшенная с головы, шапка, из-под которой освободились пышные волосы цвета спелой ржи, волосы золотисто-соломенные с пробором посредине головы, и он весь закачался, как корабль, борющийся с непогодой. Когда он закончил, в зале была минута оцепенения, а вслед за тем гром рукоплесканий» (ГЛМ).
«Есенин так прокричал свое стихотворение „Пантократор“, что я ничего не понял. Сильный крик. Так нельзя „читать“» (ИРЛИ, ф. В.С.Миролюбова; цит. по кн. «Литературный архив: Материалы по истории русской литературы и общественной мысли», СПб., 1994, с. 36).
Г.Ф.Устинов, в пору повседневного общения поэта с которым был создан «Пантократор», год спустя отмечал: «Человек - Гражданин мира - вот есенинский идеал, коллективное творческое всех во всем - вот идеал есенинского строительства мирового общежития. В „Пантократоре“ <...> Есенин больше всего сказался как революционер-бунтарь, стремящийся покорить к подножию Человека-Гражданина мира не только Землю, но и весь мир, всю природу. Он верит в неисчерпаемый источник человеческих сил и талантов, верит в непобедимую силу коллективного творчества,- силу, которая, если захочет, то может вывести Землю из ее орбиты и поставить на новый путь...» (газ. «Советская Сибирь», Омск, 1920, 1 февраля, № 23(94): Лит. прил. № 2).
Эти слова вполне соответствуют дневниковой записи (от 6 марта 1919 года) другого собеседника Есенина того времени - И.В.Репина: «Москва. „Люкс“, двенадцать часов ночи. Идет горячий спор о революции. Нас шесть человек. Сергею Есенину охота повернуть земной шар. Нашу русскую зиму отодвинуть на место Сахары, а у нас цвела бы весна: цветы, солнце. И все прочнее в нем горит поэтический огонь... Он живой, славный малой» (РГАЛИ, ф. И.В.Репина; разыскание В.В.Базанова).
По выходе второго сборника «Конница бурь» «Пантократор» был мимоходом выделен С.Ф.Буданцевым: «Поэма „Пантократор“ Сергея Есенина несравненно лучше „Небесного барабанщика“, не оттого ли, что лиричнее? Худшая часть - первая - плоха именно от насыщения ее несвойственной поэту патетикой и восклицаниями» (журн. «Художественное слово», М., 1920 ( на обл.: 1921), № 2, с. 63).
Соратники Есенина по имажинизму вскоре стали использовать строки его поэмы в своих эссе для подкрепления тех или иных суждений. Так, А.Б.Мариенгоф открыл главку «В чреве образа» своего трактата об имажинизме следующими словами: «Поэтическое произведение, имеющее право называться поэмой и представляющее из себя один обширнейший образ, можно сравнить с целой философской системой, в то же время совершенно не навязывая поэзии философских задач, а ряд вплотную спиной к спине стоящих образов - с философскими трактатами, составляющими систему.
„Пантократор“ С.Есенина место, почти удовлетворяющее колоссальным требованиям современного искусства <следуют первые три строфы второй главки поэмы>» (в его кн. «Буян-остров: Имажинизм», М., 1920, с. 15-16; авторская дата - «Май 1920»).
В июне 1920 года (авторская дата) И.В.Грузинов рассуждал: «Имажинизм - поэзия космическая. <...> Космическое в некоторых произведениях С.Есенина выявляется с особой торжественностью, с торжественностью народного праздника <приведены финальные четыре строки „Пантократора“ в первоначальной редакции>» (в его кн. „Имажинизма основное“, М., 1921, с. 19-20).
В свою очередь, Р.Ивневу отрывки из «Пантократора» понадобились для психологической характеристики Есенина: «Тебя нельзя не любить. Было бы дико отрицать твой талант. Но из бархата твоих „лапок“ часто высовывается этот убийственный железный коготок. Под славянскою маской, даже не маской, а кожей - „душное черное мясо“ татарского всадника.
Недаром тебе так хочется с чисто-татарской жестокостью „лошадиную морду месяца / / Схватить за узду лучей“. <...> Недаром ты сознаешься: „Не молиться тебе, а лаяться / / Научил ты меня, Господь“. Вот это твое нутро, твоя жизнь, твоя правда» (в его кн. «Четыре выстрела в Есенина, Кусикова, Мариенгофа, Шершеневича», <М., 1921>, с. 9).
Этот эскиз есенинского «психологического портрета» своей камерностью заметно контрастировал, например, с мнением Н.Н.Асеева, в то время близкого футуризму. Рецензируя Т20«...всюду озлобление и жестокие голодные глаза. Всюду ненависть и недоверие одних - защищающих старое, и сухое невольно-схематическое (о, чтобы не сойти с ума!) расчетливое (1/4 ф<унта> хлеба в день на человека) „военное положение“ других. Что же делать среди этого кошмара реальности поэту? Удалиться ли в мнимые романтические <сны> о более „гуманных временах“? Или опроститься до рычания звериного, выжимаемого из горла, перехваченного рукою жизни. Если нет песни - пусть будет хрип; нет молитвы - пусть будет лай... <приведена вторая строфа „Пантократора“> Но и этот хрип, и этот лай, обвеянные внутренней певучей верой в жизнь и ее радуги, в жизнь, к которой ближе и ближе нас тащит „красный конь“ зари - одно из лучших стихотворений сборника, которое мы приводим целиком <следует четвертая часть „Пантократора“>» (газ. «Дальневосточная трибуна», Владивосток, 1921, 12 февраля, № 16).
Те же строки о красном коне П.В.Пятницкий квалифицировал в социологическом плане: «Не есть ли это ожидание какой-то народнической революции? В этом нет правильности даже и исторических перспектив» (журн. «Грядущее», Пг., 1921, № 1/3, с. 62; подпись: Кий).
В печати русского зарубежья 1921-1922 годов «Пантократор» фигурировал лишь мимолетно - например, в статьях Б.Ф.Соколова (газ. «Воля России», Прага, 1921, 14 января, № 102) и А.Ветлугина (Нак., 1922, 4 июня, № 57: Лит. прил. № 6; вырезка - Тетр. ГЛМ).
Более поздние обращения советской критики к поэме, как правило, были связаны со ст. 7-8; их обсуждали П.Д.Жуков (журн. «Зори», Пг., 1923, № 2, 18 ноября, с. 10), А.Б.Селиханович (Бак. раб., 1924, 25 сентября, № 217; вырезка - Тетр. ГЛМ), С.Б.Ингулов. Последний указывал в рецензии на Б. сит.: «Молитва - самый распространенный образ у нашего поэта. <...> И потому совсем непонятным является неожиданный возглас поэта: „Не молиться тебе, а лаяться / / Научил ты меня, Господь“. Не доказано это. Человек на протяжении сотни страниц азартно бьет поклоны - и вдруг такое святотатственное заявление. <...> Непонятно только, почему советский Госиздат ведет дружбу с этим богобоязненным болтуном и так любовно издает в изящном томике мечты и думы о неудавшейся уголовной карьере, выродившейся в занятие ханжеской поэзией» (газ. «Звезда», Минск, 1925, 2 августа, № 175; вырезка - Тетр. ГЛМ). Тогда же В.А.Красильников, имея в виду ст. 11-12 поэмы, иронизировал относительно «способа осуществления... грандиозной революции - оказалось, что расходившаяся метла в его <Есенина> умелых руках эту революцию осуществит легко» (ПиР, 1925, № 7, октябрь-ноябрь, с. 121).
Замечаний собственно о поэтике «Пантократора» было немного. И.В.Грузинов, говоря о «примерах конструкции фразы без глагола, зачастую великолепных» в творчестве имажинистов, первыми привел ст. 21-22 из «Пантократора». Далее он писал: «Иногда глагол, подобно акушеру, помогает рождению образа. Организует образ. Резче и определенней очерчивает его. Примеры <ими стали ст. 33-34>» (в его кн. «Имажинизма основное», М., 1921, с. 8). По мнению Н.Н.Асеева, футуризм несомненно повлиял на поэтику Есенина-имажиниста: «...Есенин откидывает часто предлоги по Бурлюку: „Хвостом земле ты прицепись“ <...>; самые лучшие строки построены по принципу того сложного примитива - сближения логически несоизмеримых понятий, которые озаряют внезапным огнем свежести и нового угла зрения мир. Это способ футуристов..» (газ. «Дальневосточная трибуна», Владивосток, 1921, 12 февраля, № 16).
(греч.) - всевластитель, вседержитель. Эти слова, строго говоря, следовало бы писать здесь с прописных букв - богоборческие строки Есенина, о которых уже шла речь выше, свидетельствуют, что заголовок поэмы, без сомнения, связан со Христом. Действительно, в куполах византийских храмов (в частности, Софии Киевской) помещалось иконографическое изображение Христа, получившее (еще в IX в.) именование «Пантократор». Византинист Т.Метьюз так описывает это поясное изображение композиционно:
«Держа Евангелие в левой руке и благословляя правой, Христос смотрит вниз через своего рода окулюс, в обрамлении которого часто используется мотив радуги» (сб. «Восточнохристианский храм: Литургия и искусство»,
СПб., 1994, с. 7). Лик киевского Пантократора, согласно искусствоведу Е.Джордани, характеризуется следующим образом: «Правильные, строгие черты лица, чело, внушающее страх <...> - это означает суровость, неприступность и неумолимый, праведный гнев Вседержителя, вызывающий в том, кто на Него смотрит, страх перед заслуженной карой» (цит. по сб. «Восточнохристианский храм...», с. 8-9). Не исключено, что строки «Не молиться тебе, а лаяться...» не в последнюю очередь навеяны иконографией Христа-Пантократора.
Впрочем, Г.Ф.Устинов расшифровывал заглавие есенинской поэмы как «вечное вращение, вечное движение вперед» (газ. «Советская Сибирь», Омск, 1920, 1 февраля, № 23(94): Лит. прил. № 2). Может быть, это объяснение критик слышал от самого автора. Такой образ вполне мог явиться у Есенина при посещении храма с купольным изображением Христа-Пантократора и рассматривании последнего - ведь для этого нужно было запрокинуть голову... А это безусловно дает некое ощущение вращения пространства храма в целом и человека вместе с ним.
- созвездия; см. также выше (с. 325).
...солнце из выси - / / В колодезь златое ведро.- Ср.: «В полдень <...> девы-эльфы являются к колодцам, моются золотым ведром, черпает воду и удаляется с нею в горы, <...> блаженное царство светлых эльфов, тот заоблачный свет, где красуется непрестанная весна, где вечно зеленеют поля, вечно цветут и приносят плоды деревья...» (Аф. II, 731; выделено автором). Ср. также сказание об облачной богине Гольде, которая представляется окруженной «душами нерожденных или усопших <...> ...поэтическое представление ее жилища - колодец...», который «ведет вверх - на небо... <...> Смертные не иначе достигают в райские селения Гольды, как через глубокий колодец...» (Аф. III, 252-253; выделено автором). Напомним, что один из незаконченных черновых набросков Есенина 1918-1919 гг. имел заголовок «Райские селения» (см. т. 7 наст. изд.).
Предстать у ворот золотых... / / Заре на закорки вскочить.- Ср.: «...золотые ворота <...> есть не более как поэтическая метафора солнечного восхода: это - те небесные врата, которые каждый день отворяет на востоке богиня Заря и в которые выезжает светозарная колесница Солнца» (Аф. III, 256-257; выделено автором).
- образ солнца из русской сказки (см.: Аф. I, 597). О других возможных источниках этого образа см. статью В.Г.Базанова «К символике Красного коня» (сб. «Литература и живопись», Л., 1982, с. 200-201) и цитированную там литературу.
Варианты
Газ. «Советская страна», М., 1919, 17 февраля, № 4:
| Номер строфы | Номер | Вариант |
Посвящение | ||
| Номер строфы | Номер | Вариант |
| 65 | О, пусть они, те, кто во мгле |
| Номер | Номер варианта | Вариант |
| 65 | I
II | О, пусть они, те, кто во мгле
|