Примечания
Преображение (с. 52).- Зн. тр., 1918, 13 апреля (31 <марта>), № 179; журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 1, <13> апреля, с. 47-50; П18«Явь», М., 1919, с. 50-53; Триптих; Рж. к.; П21; Грж.
Автограф неизвестен. Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.). Датируется по Рж. к., где рукой автора под типографским текстом поэмы проставлена дата: «1917 ноябрь». Помета Есенина в наб. экз. (<19>18) опровергается упоминанием «Преображения» в письме поэта Иванову-Разумнику о Ск-2 конца декабря 1917 г.
В 1926 г. П.В.Орешин вспоминал, как он впервые в конце 1917 г. услышал из уст самого автора начало «Преображения»: «...Есенин... слегка отодвинулся от меня в глубину широкого кожаного дивана и наивыразительнейше прочитал одно четверостишие <первую строфу> почти шепотом. И вдруг громко, сверкая глазами:
- Ты понимаешь: господи, отелись! Да нет, ты пойми хорошенько: го-спо-ди, о-те-лись!.. Понял? Клюеву и даже Блоку так никогда не сказать... Ну?
<...> Я совершенно искренне сказал ему, что этот образ „господи, отелись“ мне тоже не совсем понятен, но тем не менее, если перевести все это на крестьянский язык, то тут говорится о каком-то вселенском или мировом урожае, размножении или еще что-то в этом же роде.
- Другие говорят то же! А только я, вот убей меня Бог, ничего тут не понимаю... <...>
- А знаешь,- сказал он, после того как разговор об отелившемся господе был кончен,- во мне... понимаешь ли, есть, сидит эдакий озорник! Ты знаешь, я к Богу хорошо относился, и вот... Но ведь и все хорошие поэты тоже... Например, Пушкин...» (Восп., 1, 265-266, 268).
Зачин «Преображения» и в самом деле был воспринят некоторыми читателями как озорная выходка: один из первых газетных откликов на появление поэмы в печати так и назывался - «Озорник» (газ. «Воскресные новости», М., 1918, 8(21) апреля, № 5; подпись: Альфа; вырезка - Тетр. ГЛМ). О четвертой строке поэмы с осуждением либо с иронией писали обозреватель под псевдонимом «Альгрен» (газ. «Дело народа», Пг., 1918, 17(4) апреля, № 21), А.В.Амфитеатров (газ. «Петроградский голос», 19(6) апреля, № 63), И.Трубецкая (газ. «Новости дня», М., 1918, 20(7) апреля, № 22), М.А.Осоргин (газ. «Понедельник», М., 1918, 13 мая (30 апреля), № 11, рубрика «Из пасхальных газет»; подпись: М.И.), Д.Н.Семёновский (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1918, 20 июля, № 110; подпись: С.), О.Л.Шиманский (журн. «Свободный час», М., 1919, № 8 (1), январь, с. 8; подпись: О.Леонидов), Л.И.Повицкий (газ. «Наш голос», Харьков, 1919, 11 апреля, № 78) {Все вышеперечисленные отклики представлены в Тетр. ГЛМ.} и др.
После переиздания поэмы за рубежом в составе Триптиха появились вполне аналогичные отзывы и в эмигрантской печати; среди их авторов - В.Мацнев (газ. «Общее дело», Париж, 1921, 17 января, № 186), М.Л.Слоним (газ. «Воля России», Прага, 1921, 3 февраля, № 119; подпись: М.Сл.), К.Я.Шумлевич (газ. «Новое время», Белград, 1921, 23 июля, № 73; подпись: Ренэ Санс) и др.
«Вот, кстати, тема для дешевых лавров: Бог - корова! „Пою и взываю: Господи - отелись!“ Многие, видно, ничего еще не слыхали о мировых религиозных символах, о „корове“ в космогонии индуизма, в Ведах и Пуранах (эта связь тем интереснее, что и в этой области поэт лишен какой бы то ни было „эрудиции“ {Критик, бесспорно, заблуждался относительно объема познаний Есенина в этих вопросах; см., например, "Ключи Марии" (1918), а также реальный комментарий к "Преображению"})» (журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 2, май [фактически: 15 июня], с. 148). Четыре с лишним года спустя М.О.Цетлин назвал все ту же строку «метафизическим восклицанием, вызвавшим много напрасного смеха» (газ. «Последние новости», Париж, 1922, 16 сентября, № 740).
Между тем, сам Есенин дал такое разъяснение: «„Отелись“ - значит, „воплотись“» (сб. «Есенин: Жизнь. Личность. Творчество», М., 1926, с. 163). Очевидно, это же толкование поэта имел в виду и Г.Ф.Устинов, когда сетовал: «Конечно, мы понимаем, что С.Есенин словом „отелись“ хочет сказать Богу, чтобы он, наконец, принял реальный образ. Но где же додуматься до таких тонкостей простому рабочему и крестьянину?!» (газ. «Советская страна», М., 1919, 3 февраля, № 2; подпись: Ю.Гордеев; вырезка - Тетр. ГЛМ).
В чем-то сходную трактовку зачина «Преображения» предложил В.Ф.Ходасевич: «...Есенин даже не вычурно, а с величайшей простотой, с точностью, доступной лишь крупным художникам, высказал свою главную мысль. <...> Есенин обращался к своему языческому Богу - с верою и благочестием. Он говорил: „Боже мой, воплоти свою правду в Руси грядущей“. А что при этом он узурпировал образы и имена веры Христовой - этим надо было возмущаться при первом появлении не только Есенина, но и Клюева» (журн. «Современные записки», Париж, 1926, <кн.> XXVII, с. 307-308).
«Преображения» была дана Ивановым-Разумником в сопоставлении со стихами Андрея Белого: «От „народных“ глубин, от „культурных“ вершин - поэты и художники радостно и скорбно, но чутко и проникновенно говорят нам о совершающемся в мире. Не боятся они грозы и бури, а принимают ее всем сердцем и всею душою: „Вестью овеяны - души прострём в светом содеянный радостный гром“ (Андрей Белый). Так говорит один, и отзывается ему другой <следует четвертая строфа первой главки «Преображения»>. От вершин, от глубин - чутко чуют они то новое мировое, что идет теперь в грозе и буре революции: разрушение Содома старого мира <...> и рождение, осуществление новой России, новой Европы, нового мира» (журн. «Наш путь», Пг., 1918, № 1, <13> апреля, с. 133). Тогда же о начальной строфе финала поэмы Есенина писал И.А.Оксёнов: «...светлым обетом, радостным напоминанием для верующих, непреложным свидетельством - для отчаявшихся, звучат бесценные слова Есенина» (журн. «Жизнь железнодорожника», Пг., 1918, № 30, 15 октября, с. 8; подпись: А.Иноков). Через три года, приведя ту же строфу из «Преображения», Ф.В.Иванов резюмировал: «В мягкости, задушевности дарования - тайна очарования есенинской поэзии. Скорбь тихая, женственная вера в чудо - ее содержание. И оттого в смелых своих образах он далеко не всегда кощунственен» (газ. «Голос России», Берлин, 1921, 20 июля, № 714).
Размышляя над «Преображением» как произведением патриотическим, П.Н.Савицкий, процитировав фрагменты третьей главки поэмы, писал: «Приведенные строфы ни в коем случае не являются политическим рассуждением в стихах <...>. И в то же время это есть несомненное сказание о России. <...> ...никогда, быть может, за все существование российской поэзии, от „Слова о полку Игореве“ и до наших дней,- идея Родины, идея России не вплеталась так тесно в кружева и узоры созвучий и образов религиозно-лирических и символических вдохновений, как в этих стихах...» Далее, еще раз приведя начало третьей главки «Преображения», П.Н.Савицкий продолжал: «Это ли не „народная гордость“? „Народная гордость“ - это слово Карамзина. И на самом обращении: „Ей, Россияне!“ лежит печать карамзинского стиля, „Истории Государства Российского“...» (журн. «Русская мысль», София, 1921, кн. I/II, с. 220-221; подпись: Петроник).
«Преображения». Согласно ретроспективному (1925 год) взгляду А.И.Ромма, «сложное, затрудненное сравнение, Госпожа Большая Метафора, временами переходящая в Госпожу Большую Аллегорию (Господи, отелись!) - вот что сблизило Есенина с имажинистами, и сближение это было далеко не случайно» («Чет и нечет: Альманах поэзии и критики», М., 1925, с. 36). И в самом деле, не случайно в 1920 году А.Б.Мариенгоф приветствовал «доимажинистский» образ из четвертой главки есенинской поэмы: «Почему у Есенина... „над рощами <так!>, как корова, хвост задрала заря“ <...>? Одна из целей поэта вызвать у читателя максимум внутреннего напряжения. Как можно глубже всадить в ладони читательского восприятия занозу образа. Подобные скрещивания чистого с нечистым служат способом заострения тех заноз, которыми в должной мере щетинятся произведения имажинистской поэзии. <...> Поставьте перед <...> „коровьим хвостом“ <...> знак - и + перед <...> „зарей“ <...>, и вы поймете, что не из-за озорства, а согласно внутренней покорности творческому закону поэт слил их в образе» (Мариенгоф А. «Буян-остров. Имажинизм», М., 1920, с. 11-12). С этим рассуждением вступил в полемику А.К.Воронский: «Мариенгофу очень нравится у Есенина „нарочитое соитие в образе чистого и нечистого“ <...>. Правда, нарочитое соитие может „всадить“ образ в читателя, но только своей нарочитостью, а не гармоничностью, не своим внутренним соответствием тому, что хочет воплотить художник, <...> образ зари, задравшей хвост, как корова, безобра́зен и безо́бразен в итоге» (Кр. новь, 1924, № 1, январь-февраль, с. 288; выделено автором).
В свою очередь, последняя строфа той же четвертой главки «Преображения», наряду с некоторыми лирическими стихами Есенина, была (впервые в отечественном литературоведении) трактована В.Л.Львовым-Рогачевским в терминах классификации образов, предложенной самим поэтом в «Ключах Марии»: «...метафоры застывших образов бледнеют перед его действительно струящимися образами, передающими импрессионистически жизнь природы, дрожание света, песни лучей, от этих его образов веет изумительной красотой» (Львов-Рогачевский В. «Новейшая русская литература». 2-е изд., испр. и доп. М., (обл.: М.-Л.), 1924, с. 323-324).
Об Иванове-Разумнике 467). О его роли в становлении творческой личности Есенина (вторая половина 1917 г.) писал В.С.Чернявский: «С большим уважением и любовью относился Сергей к Иванову-Разумнику, с которым неизменно встречался по делам практическим и душевным. „Иду к Разумнику, покажу Разумнику, Разумнику понравилось“,- слышалось постоянно. Статьи Р.В.Иванова, принимавшего Есенина целиком <...>, совершенно удовлетворяли и поддерживали Сергея. Такой „отеческой щедрости“ он, наверное, ни позже, ни раньше не находил ни у кого из авторитетных критиков» (Восп. 1, 221-222). Сам Есенин так отозвался о критике в письме к А.В.Ширяевцу от 24 июня 1917 года: «...есть... один человек, перед которым я не лгал, не выдумывал себя и не подкладывал, как всем другим,- это Разумник Иванов. Натура его глубокая и твердая, мыслью он прожжен, и вот у него-то я сам, сам Сергей Есенин, и отдыхаю, и вижу себя, и зажигаюсь об себя. На остальных же просто смотреть не хочется».
Облаки лают...- По справедливому наблюдению Б.В.Неймана (сб. «Художественный фольклор», М., 1929, [вып.] 4/5, с. 215), эти слова восходят к мифопоэтическому представлению туч в виде собак (Аф. I, 728).
Ревет златозубая высь.- Один из мифологических источников этого образа - Агни, бог-громовник индийских Вед, к тому же именовавшийся «водорожденным - сыном или внуком воды, т.е. дождевого облака» (Аф. II, 1; выделено автором).
Небесное молоко«Прародительское племя ариев называло дождь небесным молоком» (Аф. III, 117). См. также: Аф. I, 653).
Даждь мне днесь (церковнославянск.) - дай мне сегодня; парафраза слов из «Молитвы Господней» («Хлеб наш насущный даждь нам днесь» - Мф.VI, 11).
Содом - см. комментарий к поэме «Певущий зов» (с. 298 наст. тома).
Лот - житель Содома, за его праведность спасенный Богом перед уничтожением города (см. Быт. XIX, 12-29).
Осенница - дождливая холодная погода.
.- См. комментарий к словам «Ласточки-звезды <и т.д.>» из поэмы «Пришествие» (с. 324 наст. тома).
И выползет из колоса, / / Как рой, пшеничный злак, / / Чтобы пчелиным голосом / / Озлатонивить мрак...- Прояснению истоков этих строк помогает следующее место из есенинской «Инонии»:
поле его <народа> словесное
Выращало ульями злак,
Чтобы зерна под крышей небесною
Озлащали, как пчелы, мрак,-
а также соответствующий пункт перечня образов в «Ключах Марии» (1918), где значится:
«Звезды - <...>, зёрна, <...>, ласточки».
Здесь, по слову самого Есенина, идет «струение» или даже «переструение» различных мифопоэтических образов. Ср.: «Припомним, что в звездах арийские племена видели, с одной стороны, души блаженных предков, а с другой - рои небесных пчел» (Аф. III, 217-218); «Чудесное свойство вдохновлять поэтов, наравне с медом, приписано было и пчелам. Древние называли пчел - птичками муз» (Аф. I, 403); «...Боги весенних гроз... засевают землю разными злаками», а «поэтическое представление дождя» - «хлебные семена» (Аф. I, 572-573), то есть зёрна; наконец, «исходя из тех же уст, откуда звучит и речь человеческая, слюна была сближена с словом, получила вещее значение, и тем легче могла отождествиться с шумящим дождем» (Аф. I, 397-398; выделено автором).
<т.е. сошник, лемех>.- См. пояснение к словам «златозубая высь» (с. 331). Ср. также: «В гимнах Ригведы облака и тучи постоянно изображаются горами и камнями. Своею громовою палицею Индра <бог-громовник> буравит облачные скалы...» (Аф. II, 350; это - первая страница главы XVIII, имеющей название: «Облачные скалы и Перунов цвет»).
По тучам бежит / / Кобылица. / / Шлея на кобыле - / / Синь. / / Бубенцы на шлее - / / Звезды«Воплощение: Есенин - Мариенгоф», М., 1921, с. 25). Возможно и другое толкование, поскольку «кобылицею» в Ведах называется заря (Аф. I, 594). Ниже у Есенина читаем: «Над тучами... / / Хвост задрала заря», поэтому последнее толкование выглядит предпочтительнее.
.- Ср.: «Одно из древнейших и наиболее распространенных верований представляет дождевые облака - быками и дойными коровами дождь - молоком...» (Аф. I, 653; выделено автором). См. также пояснение к словам «небесное молоко» (с. 332).
Мудростью пухнет слово.- Вот что сказано в «Поэтических воззрениях...» о мудром (вещем) слове и его происхождении: «В дуновении ветров признавали язычники небесного владыки, в <...> шуме падающего дождя слышали его дивную песню, а в громах - его торжественные глаголы; выступая в весенних грозах, он <...> будил ее <природу> от зимней смерти своей могучею , вновь творил ее своим вещим словом. Слово божье = гром есть слово творческое» (Аф. I, 392-393; выделено автором).
Над тучами, как корова, / / Хвост задрала заря 328-329) приведена полемика А.К.Воронского с А.Б.Мариенгофом относительно трактовки этого есенинского образа. Обращает на себя внимание также сходство употребленной здесь поэтом лексики со следующим местом из «Поэтических воззрений...»: «Вместо того, чтобы сказать: „заря занимается“, „рассветает“,- древние поэты Вед говорили: <...> «Заря выгоняет на пастбище светлых коров» (Аф. I, 658).
.- См. пояснение к словам «облачные ризы» в комментарии к поэме «Пришествие» (с. 322 наст. тома).
Солнце, как кошка, / / С небесной вербы / / <...> / / Трогает мои волоса«Белая кошка - Лезет в окошко» (сб. «Художественный фольклор», М., 1929, [вып.] 4/5, с. 207). Однако, по А.Н.Афанасьеву, эта загадка означает «дневной рассвет» (Аф. I, 647; выделено автором), а не солнце. О последнем в «Поэтических воззрениях...» приведена украинская загадка с более близкой Есенину образностью: «Сидыт пивень на верби, спустыв косы (=лучи) до земли» (Аф. I, 519).
Он <светлый гость>, в ладью златую свесясь, / / Уплывет в свои сады«У греков был миф о золотой солнцевой чаше, в которой Гелиос переплывает воздушный океан, что совпадает с изображением солнечного бога плавающим » (Аф. II, 288; выделено автором).
И <...> / / Как яйцо, нам сбросит слово / / С проклевавшимся птенцом.- Этот образ возникал и в письмах, и в разговорах поэта того времени: «...Слово, которое не золотится, а проклевывается из сердца самого себя птенцом...» (из письма Иванову-Разумнику, конец декабря 1917 г.); «слова до́роги - только „проткнутые яйца“» (из конспективной записи разговора с Есениным 3 января 1918 г., сделанной А.Блоком: Восп., 1, 175). Ср. также в «Инонии»: «Я сегодня снесся, как курица, / / Золотым словесным яйцом». Источники этой метафоры систематически представлены в «Поэтических воззрениях...»: «...народ на своем богатом метафорическом языке выразил ежедневный восход солнца - баснею о том, что эта чудесная птица <заря> каждое утро несет по , блеск которого прогоняет ночную тьму...» (Аф. I, 529; выделено автором); «Когда желают выразить мысль, что в настоящее время счастье нелегко дается, обыкновенно говорят: „Умерла та курица, что несла золотые яйца!“» (Аф. I, 530) и т.д. Среди других вероятных источников - стихотворение Н.А.Клюева - «Меня Распутиным назвали...», присланное для публикации в Петроград в октябре 1917 г. и сразу же ставшее известным Есенину (см. только что цитированное письмо его к Иванову-Разумнику, где идет речь о другом стихотворении Клюева «Ёлушка-сестрица...», опубликованном там же, где и «Меня Распутиным назвали...»):
бродят сказки,
Что я женат на Красоте,
Что у меня в суставе - утка,