Страница воспоминаний
1923 год. Консерватория. Вечер пятилетия Госиздата.
В большом зале идет торжественная часть, а в комнатушке, где обычно «концентрируется» президиум до начала заседания, собрались пять поэтов, долженствующих выступать с чтением стихов: Маяковский, Есенин, Безыменский, Тихонов и Городецкий.
Времени было у нас порядочно (ибо ораторы и в те времена любили долго разговаривать с трибуны), все были в прекрасном настроении. Есенин был трезв, добродушен, немыслимо красив. Неизвестно почему, но он не оставил в раздевалке шляпу и трость… (Причина такого поступка раскрылась для нас несколько позже…) Все сидели вокруг столика, а Маяковский шагал по комнатке, наполняя собой все ее пространство. После нескольких минут веселой общей беседы завязалась интереснейшая игра между Маяковским и Есениным. Поскольку они давно уже не разговаривали друг с другом, игра велась при моем содействии, «через меня».
Владимир Владимирович обратился ко мне со следующим замечанием:
— А ведь некоторым товарищам лакированные туфли идут больше, чем лапти! Как вы думаете, Безыменский?
— Мне трудно решить такую проблему, ибо ни лаптей, ни лакированных туфель я никогда не носил. Но, может быть, вы, товарищ Есенин, окажетесь более компетентным, чем я?
Есенин ответил:
— Проблема обуви меня действительно всегда интересовала. Лакированные туфли, по-моему, удобнее лаптей, хотя и лапти хороши в определенных обстоятельствах жизни. Вы понимаете, что у меня нет желания язвить по поводу тех, кто носит лакированные туфли, ибо сам пребываю в них. Прогресс есть прогресс. Посему я с не меньшим удовольствием констатирую, что у некоторых товарищей под пиджаком отсутствует желтая кофта.
Я повернулся к Маяковскому:
— У вас есть какие-либо соображения по этому поводу, товарищ Маяковский?
Владимир Владимирович засмеялся:
— Прошу обратить внимание на то, что вопрос об обуви ловко подменен вопросом об одежде. Что ж? У каждого свой стиль и свои заботы. Я не против прогресса в обуви, хотя нахожу, что лакированные туфли неподходящая обувь для ходьбы по улице. Они больше приспособлены для ходьбы по гостиным.
Есенин заметил:
— На булыжной улице и в лаптях нехорошо…
Маяковский явно обрадовался:
— Вы слышали, Безыменский? На булыжнике и в лаптях нехорошо. Вот что правильно, то правильно! Да, в лаптях везде нехорошо, если носят их не по нужде, а из желания пофорсить. Особенно нехорошо, если стихи нарочно обувают в лапти, хотя иной товарищ умеет смастерить им более подходящую обувь. Не надо стихи нарочно в лапти рядить… Пикировка продолжалась длительное время. Была она по форме шутливой, по существу серьезной. К сожалению, память больше не сохранила мне точной последовательности реплик Маяковского и Есенина; однако твердо помню, что их перепалка была задорной, но очень доброжелательной…
Через некоторое время нас позвали в большой зал. Мы должны были являть собой «художественную часть» собрания. Об этой художественной части необходимо рассказать подробно, ибо она представляла типичную картину тогдашних литературных выступлений.
Пять поэтов уселись рядом перед консерваторским органом. Сцена была пуста. Николай Тихонов явно волновался, Маяковский что-то набрасывал в записной книжке, Есенин положил рядом с собой шляпу и, опершись обеими руками на изгиб трости, внимательно разглядывал зал.
Первым читал стихи Маяковский. Это был, как всегда, подлинный триумф. В публике находилось немало лютых противников поэта, но могущество стиха пригвоздило их к месту, плотно закрыло им рты. Читал Владимир Владимирович блестяще. Кстати сказать, и Есенин, и Тихонов, и Городецкий хором попросили меня выступить вторым, ибо читать после Маяковского они не решались. А я этого не побоялся. Стихи должны были говорить за себя, а не порядковый номер в очереди.
Маяковский объявил мое имя. Когда я шел на авансцену, Владимир Владимирович дружески сжал мне локоть и ободряюще кивнул головой. Читал я стихи «О валенках», «Партбилет» и «О шапке»…
Согласно нашему условию я, окончив чтение, огласил имя Николая Тихонова. И тут случилось нечто непредвиденное. Через две-три минуты после того, как поэт начал чтение стихов, публика стала шуметь, роптать. Затем раздался свист — и зал превратился в бушующее море. «Довольно!», «Долой!», «Хватит!»..
Самое печальное заключалось в том, что публика была права.
«Сами»), но читал он так, что и нам его не было слышно, не то что аудитории. А публика 1923 года привыкла выражать свои чувства и настроения не стесняясь.
Николай Семенович не сдавался. Он пропустил много строф, чтобы сократить выступление, но героически выдержал испытание и ушел с трибуны, дочитав «Сами» до конца. Однако объявить следующего оратора он, конечно, позабыл. Пришлось мне предоставить слово Есенину.
Тут произошло следующее. Как только назвали его имя, тихий, ласковый, милый Есенин надел шляпу, встал и, вертя перед собой трость, медленно-медленно пошел на авансцену. Естественно, что его встретили шумом и криками: «Нахал!», «Хулиган!», «Безобразие!», «Долой со сцены!». С разных сторон стали свистеть.
Есенин оглядывал зал, прохаживаясь по сцене, а затем неожиданно заложил два пальца в рот и так свистнул, что люстры задрожали.
— Все равно меня не пересвистите, — добродушно сказал он, когда ошеломленный зал на секунду затих.
— Ведь все равно будете мне аплодировать, когда стихи прочту…
Аудитория не успокаивалась.
— Мы еще посмотрим! Нахал! Долой!..
Но публика мигом затихла, когда золотистоволосый красавец поэт прочитал первые строки стихов. Впервые услышали мы в этот день стихи «Возвращение на родину»:
Овации были нескончаемыми…
— Что вы думаете о сегодняшнем выступлении Есенина? — спросил я у Маяковского после окончания вечера.
— Продолжает зарабатывать себе славу скандалом, лакированными туфлями, тростью. Но лапти со стихов снимает. Это хорошо…— ответил мне Владимир Владимирович.
1968