ВСТРЕЧИ С ЕСЕНИНЫМ
1923 год
Светлокудрый, синеглазый (тогда глаза еще не поблекли, не затускнели в чаду «Москвы кабацкой»), с расплывшейся, по-женски мягкой улыбкой, вошел, выставив вперед правое плечо, в редакционную комнату Сергей Есенин.
— Вот я и пришел.
— в начале, точно не помню.1
Есенин был элегантен (одет по-заграничному) и жизнерадостен.
В редакции «Кр<асной> нивы» работал тогда я и Василий Казин.
Как-то неуверенно Есенин предложил стихи. Взяли.
В редакции разговор был незначащий, и я вместе с Есениным вышел в кафе «Стойло Пегаса». За обедом он рассказал мне о своих заграничных впечатлениях. От поездки он не был в восторге и тому, что вернулся в Россию, рад был весьма.
…
(Он с горечью мне жаловался, что они в его отсутствие не оправдали его товарищеских надежд.)
Дело казалось мне тогда очень путаным и нехорошим — о книжной лавке шел разговор, о невыполненных материальных обязательствах по отношению к его сестре Кате… Все это было неприятно Сергею…
Есенин встречался часто с Клычковым и Орепшным, и имажинистам, я помню, это очень не нравилось…
О загранице, об эмигрантах Есенин отзывался очень резко:
— Сволочь вся там… В Берлине, когда я выступал, эмигранты стали свистать и кричать… Я вскочил на стул и, всунув два пальца в рот, заглушил их своим свистом. И когда стало тише, я им крикнул, что мы скандалисты сильнее их и им нас не перескандалить.
О встречах с соотечественниками в Париже Есенин рассказал такой случай:
— Прихожу после театра в какое-то русское кафе. Сажусь за столик. Подходит ко мне официант — бывший гвардейский офицер — и стал поздравлять меня с тем, что я наконец ушел от большевиков… Я его молча слушал и, когда он, показывая мне на свой наряд лакея, сказал: «Вот до чего меня большевики довели»,— я попросил подать мне бокал вина. Офицерик подал, я встал и провозгласил тост «за здоровье Советской власти»… Тут поднялась кутерьма… Меня чуть не убили…
Есенин показал мне небольшой шрам на ухе.
— Вилкой проткнули…2
«Гостинице для путешествующих в прекрасном».3 Едва попав в Европу, Есенин уже писал: «Так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы обратно в Россию… Здесь такая тоска, сплошное кладбище… Кто здесь жил — тот давно умер, и помним его только мы. Ибо черви помнить не могут»; «…В Берлине я наделал, конечно, много скандала и переполоха. Мой цилиндр и сшитое берлинским портным манто привели всех в бешенство. Все думают, что я приехал на деньги большевиков, как чекист или как агитатор. Мне все это весело и забавно»; «…Боже мой, такая гадость, однообразие, такая духовная нищета, что блевать хочется…»; «Пусть мы нищие, пусть у нас голод, холод и людоедство, зато у нас есть душа».
В этих суждениях многое относится к тому, что Есенин видел Европу только из окна ресторана. Но и его впечатления были весьма примечательны. Я предложил ему написать несколько очерков и познакомил его с тогдашним секретарем «Известий» Виленским-Сибиряковым. Фельетоны эти были напечатаны.4
***
В воскресенье какое-то, по началу осени, утром, я пошел в кафе с черного хода — со двора — кафе открывалось с обеда. На грязном, захламленном дворе я увидел сидящего на корточках Сергея в цилиндре, в пушкинской крылатке. Он откусывал от колбасы куски и кормил какого-то старого, с гноящимися глазами пса. Я спросил его, что это он в таком параде?
— Поедем к Изадоре (Дункан). Дункан недавно вернулась из-за границы.
В кафе Есенин долго ругался с буфетчиком, требовал деньги (он получал какую-то долю из платы за аренду буфета) и, когда после долгих препирательств — некрасиво это было! — получил деньги, то все их отдал швейцару и послал за цветами… Он не оставил даже на папиросы и на папиросы взял у того же швейцара, которому накануне, перед посылкой за цветами, дал пять рублей на чай…
В один из последующих вечеров с Сергеем, нагруженным огромным букетом цветов, поехали в театр Зимина, где выступала Дункан. Сбор был битковый, и по безалаберности Сергей не озаботился оставить места. Он долго объяснялся и ругался с контролером, требуя, чтобы его пропустили.
— Я муж Дункан,— заявил он.
Пропустили. Мы пошли за кулисы и дождались, когда вернется Дункан. При виде Есенина она бросилась ему на шею.
— Здесь у него Христос.
И, хлопнув по лбу, добавила:
— А здесь у него дьявол…
Сергей почему-то быстро ушел из-за кулис.
«Странствующем энтузиасте» Дункан и компания артистов, из Камерного, кажется, ужинали. Дункан была возбуждена и жадно пила вино из всех бокалов. Сергей сидел за другим столиком в обществе двух дам и к нашему столику не только не подошел, но и не взглянул…
На лице Дункан было страдание. Опьяненная, она просила продолжать кутеж:
— К чиган, к чиган,— просилась Дункан.
На дворе была слякоть, дождь, и с трудом ее уговорили ехать домой — в свой особняк на Пречистенке.
***
Ту роль, которую играли в жизни Пушкина женщины — романтика любви, пафос «чувственной вьюги», незабываемые строфы всечеловеческого лиризма,— в жизни Есенина женщина так сильно не сказалась. Кажется, женщины производили на Есенина действие отталкивающее… Были и исключения…5
Беда Есенина была в том, что те женщины, которые никли к нему, были далеки ему — слава и внешность привлекали их, а Есенин обманывался или шел на их призывы с затуманенными от вина глазами и безрассудно растрачивал свою душу, свои чувства…
Однажды, встретив его в подвале кафе «Стойло» в кабинете, откуда ушла только что женщина, он, с искаженным от отвращенья лицом, сказал мне:
— Обкрадывают меня, сволочи… Не о матерьяльном тут шла речь.
И презирал же Сергей этих женщин. Ничего тут, конечно, рыцарского не было, честь их он не щадил, да и не скрывал он этого от женщин…
— Я ее крыл…
Дама, красная, как помидор, крутила зонтик… Чтобы выйти из замешательства, я начал говорить о каких-то делах…
Сергей бесцеремонно подал даме руку, поцеловал и сказал:
— Ну, до свидания… Завтра приходите. Когда дама ушла, я начал ему выговаривать.
— А ну их к черту,— ответил так, или еще резче, Сергей,— после них я так себя пусто чувствую, гадко…6
***
Встречая друзей, Есенин всегда целовался.
Однажды, сидя в кафе, Есенин пил шабли и закусывал вареной колбасой — вкус его не был притязательным. Увивавшемуся около него поэтику, которого Есенин приютил (между прочим, Есенин был всегда сам бесприютным — он до конца жизни не имел собственной комнаты, а жил у друзей, а в последнее время у родственников жены) и поддерживал,— видя у этого поэта пагубную страсть к вину, сказал ему:
— Г…, ты начинаешь с того, чем я кончаю.
— С чего? — спросил поэт.
— С пьянства, дурак…
***
После некрасивой истории со скандалом, завершившимся судом в Доме Печати, Есенин пришел в редакцию и, сдерживая гнев, говорил:
— Разве я антисемит? Моя первая жена — еврейка, друзья мои евреи, еврейского поэта Мани-Лейба7 я пропагандирую в России… Нет у меня антисемитизма.
Есенин перекрестился, что иногда делал в подтверждение правдивости своих слов.
Днем, в июне или июле, Сергей зашел в редакцию и позвал меня и Касаткина8 к себе вечером «на свадьбу с Соней». Я спросил, что и кто у него будет.
— Приходи, гармонистов позову, проводы устраиваю, ну и свадьба, и мальчишник — все мои друзья будут…9 Завтра уезжаю в Баку. Понимаешь? — этим словом он часто заканчивал свою фразу, вкладывая в это слово интимное, что не нуждалось в объяснениях.
— Дядю Ваню обязательно тащи… Пить не будем — поговорим…
Вечером я зашел за «Дядей Ваней», и сперва ему не хотелось идти, тяжеловат Ив<ан> Мих<айлович> на подъем.
— Шум, пьянство будет, не люблю я этого,— так, приблизительно, он отнекивался.
Я убеждал идти, указав, что если не пойдем, Сергей обидится, а одному и мне не хотелось идти…
— шли переулками через Знаменку, по Пречистенке к Померанцеву переулку, на квартиру Толстых, где жил Сергей и его невеста, Софья Андреевна Толстая — внучка Льва Николаевича Толстого.
Дорогой говорили о Есенине. Хотелось верить и не верилось, что с женитьбой Сергей вступает в новую полосу жизни, уйдет из чадного омута Москвы кабацкой, меньше станет пить — помимо того, что вино мешало ему работать, <оно> являлось источником безденежья (Сергей, несмотря на большие для поэта заработки, часто ходил без гроша) и самое худшее — скандалов, от которых его не только не сумели оберечь случайные собутыльники, но иногда даже и провоцировали… В кругу друзей Есенин не скандалил, те умели его успокоить или увезти вовремя… Я не знал будущей жены Сергея, хотя он как-то накануне говорил мне, что «очень любит Соню»… Может быть, это достаточно сильная женщина, чтобы влиять на Сергея — поэтому я был оптимистически настроен. Приятно было обмануть себя в этом, хоть зная хорошо Сергея, а одно время <он> меня поч<т>ил своей дружбой (к этому времени относится его надпись, которую он сделал на своем портрете: «Милому Сене. С любовью. С. Есенин» и дата) и на моих глазах зародился и зачах красивый «роман» (отнюдь не в пошлом значении этого слова — нет!) с артисткой Миклашевской, результатом которого явился неповторимый цикл лирических, нежных, как чувства Есенина, стихов…
Прерывая нить воспоминаний, хочу отметить, что во время «свадебного пира» я вышел из-за стола в кабинет, где сидела Софья Андреевна, понравившаяся мне своими хорошими толстовскими чертами, и мы долго говорили о Сергее, причем я старался передать и обосновать весь мой оптимизм. Тень сомнения блуждала в улыбке С<офьи> А<ндреевны>. Помню, что она сказала <что-то> вроде того, что она хочет верить, что Сергей уйдет от пьянства, что он излечится от этого недуга. Я всячески старался прогнать сомнения… Потом, после похорон Есенина, на траурном вечере в Худ<ожественном> театре, С<офья> А<ндреевна> во время антракта подошла ко мне и напомнила эту беседу.
— Помните, как мы тогда с вами хорошо поговорили? — сказала она с грустной улыбкой…
В столовой Толстой, похожей на музей — все стены были украшены различными портретами Л. Н. Толстого, <висели> сувениры, записочки и, кажется, молитвы, писанные рукою Л<ьва> Н<иколаевича>,— было много народу, на столе стояли пустые бутылки из-под вина, под иконами лежали корзинки из-под вина, и Сергей был слегка возбужден. Что-то невеселое было в этом возбуждении… Расцеловавшись с И<ванном> М<ихайловичем> и со мной и увидев тень досады на наших лицах, он мягко, мило улыбаясь, сказал:
— Ничего… Вот подождем Александра Константиновича и пойдем на Трубниковский — там свободнее.
Не дождавшись, мы отправились на квартиру милейшего Н. Савкина10, оставив Воронскому адрес.
У Савкина собралось человек двадцать. Помню: В. Наседкин, А. Сахаров, Р. Акульшин11, Илья Есенин, Н. Савкин, А. Воронский, И. Касаткин, В. Ключарев, Зорин, а остальных не помню.
«свадебный пир» у Сергея Есенина!
И вина было вдосталь, и компания собралась сравнительно дружная, все знакомые друг другу. А потому, что у многих было какое-то настороженное состояние, любили все Сергея (я что-то вообще не встречал врагов Есенина — завистников — да, пакостников по глупости своей — тоже, но врагами их счесть нельзя было), и поэтому у всех:
Сергея оберегали — не давали ему напиваться… Вместо вина наливали в стакан воду. Сергей чокался, пил, отчаянно морщился и закусывал — была у него такая черта наивного, бескорыстного притворства… Но веселым в тот вечер Сергей не был.
Артист Ключарев12 «Бахарева сушня, где играют торгушками», вместо Сухаревой башни, где торгуют игрушками,— рассказы были глуповаты, но так мастерски переданы, развеселиться было необходимо, и все хохотали до упаду… Не смеялся только Сергей. Потом пели замечательные бандитские частушки Сахаров и Акульшин с таким, кажется, веселым рефреном:
Ну, стреляй, коммунист, прямо в грудь…13
На дворе заря окропила радостными огнями соседние окна, радовались утру разноголосым щебетаньем птицы, и электричество в комнате пожелтело, бессонная ночь затускнила лица, стол являл собою зрелище безобразное: залитая вином скатерть, опрокинутые бокалы, сизый табачный дым и окурки, насованные в салат…
Сергей, без пиджака, в тонкой шелковой сорочке, повязав шею красным пионерским галстуком, вышел из-за стола и стал у стены. Волосы на голове были спутаны, глаза вдохновенно горели и, заложив левую руку за голову, а правую вытянув, словно загребая воздух, пошел в тихий пляс и запел:
Пел он так, что всем рыдать хотелось…
Всем стало не по себе. Глаза у многих стали влажные, головы упали на руки, на стол, и второй куплет всеми подхвачен был, и полилась песнь, напоенная безмерной скорбью:
Лейся, песня звонкая, вылей трель унылую, В темноте мне кажется — обнимаю милую.
— милая никогда не встретится.
Как грустно и как красиво пел безголосый, с огрубевшим от вина голосом, Сергей! Как выворачивало душу это пение…
Писатель К<асаткин> украдкой вытер слезы, потом встал и вышел в соседнюю комнату. А Сергей, медленно приплясывая, продолжал:
Потом, оборвав песнь, Сергей схватил чей-то стакан с вином и залпом выпил.
После этого затихли писательские разговоры, за окном встало солнце, и многие начали расходиться. Осталось совсем немного народу. И я никогда не забуду расставания. На крылечке дома сидел Сергей Есенин, его ближайшие друзья К<асаткин> и Н<аседкин> и, обнявшись, горько плакали.
За дверью калитки стояла Софья Андреевна в пальто и ожидала… Через несколько часов нужно было ехать на вокзал.
Я подошел к рыдающим друзьям и взял одного из них за плечо.
— Нужно идти. Сергею скоро ехать.
На меня поднял заплаканное лицо один из них и серьезно сказал:
— Дай еще минут пятнадцать поплакать… Прощаясь, Сергей судорожно всех обнимал и потом, пока не скрылся за переулком, оборачивался и посылал приветы…
***
Перед Рождеством, днем в редакции мне «Дядя Ваня» сообщил, что Есенин вышел из больницы.
— Напился… Прямо беда с ним.
— Есенин пьяный, требует вина, что делать?
Меня попросили сойти вниз и уговорить его уехать домой.
В клубе, внизу, я нашел Есенина. Он сидел за столом, уронив на руки взлохмаченную голову. Когда я подошел, он поднял на меня голову, и более жуткого, истерзанного, измученного человеческого лица я не видел… Глаза были совершенно красные, веки опухшие, щеки совершенно втянулись, кожа была грязно-желтого цвета. Безумным блуждающим взором посмотрел он на меня и, вероятно что-то вспоминая, узнал меня… Рот его был полуоткрыт, словно в гримасе, и на правую сторону лица набежали морщинки…
Он привстал и, закачавшись, снова упал на стул.
— Скажи, чтобы мне дали вина… Какого черта… Я попросил подать нарзану.
— Освежись, Сергей, потом выпьем.
Пришлось пуститься на хитрость. Я подозвал буфетчика — тушить огни и объявить, что клуб закрыт. Представление о времени Сергей потерял.
— Видишь, закрыто уже — поедем домой.
— Нет… веди меня к телефону — хочу вина.
— Хитрый.
Прошло с полчаса — везде были потушены огни, только над нашим столиком горела лампочка, и когда Сергей немного отрезвел, я уговорил его ехать домой. Он долго не соглашался. Я с помощью швейцара одел его, и <мы> вышли на морозную тихую улицу. Я вел его бульваром и все уговаривал идти домой — предлагал поехать к себе, к «Дяде Ване».
— Ты друг мне или не друг? Так почему ты не хочешь поехать со мной пить вино?.. Все вы сволочи… Нет у меня друзей… Ты думаешь что — я гениальный русский поэт и другого такого не будет… А остальные все сволочи… Не уговаривай — у меня нет дома… Вот сумасшедший дом, куда меня хотели запрятать,— это мой дом.
А потом тихо, грустно, после небольшой паузы добавил:
— Как мне тяжело… Как мне тяжело… Хочешь, я прочту тебе последние стихи?
Мы подошли к памятнику Тимирязеву.
— Это не Пушкин? Пойдем к Александру…
К памятнику Пушкина мы не пошли, и Есенин остановился.
Это начало стихотворения. Оно опубликовано после его смерти во второй книжке «Нового мира». Я читал это стихотворение раньше. Есенин написал его в больнице и передал Касаткину.
Когда он прочел это стихотворение, он сказал:
— Это прощание с С…
После этого мы простились. Он взял извозчика и поехал домой, в Померанцев переулок. Но домой он, кажется, не сразу попал, а дорогой надебоширил и побывал в милиции.
***
В день перед отъездом в Ленинград встретил Есенина ночью в клубе Союза писателей. Вид у него был жуткий — растерзанный, лицо желтое, дряблое и глаза красные, как у альбиноса. А в клубе имелось распоряжение — не подавать <Сергею> вино. После долгих разговоров пришлось уступить. Он мог уйти в какой-либо притон.
Дрожащими руками он наливал в стакан вино и говорил о том, что уедет, бросит пить и начнет работать. Говорил тихо, проникновенно и прочел новое стихотворение.
А потом как-то спросил:
— Умру — жалеть будете?
Этот вопрос всерьез даже нельзя было всерьез* (* так в тексте.) принимать — он только что говорил о жизни.
А дежурный старшина С<ергей> А<лександрович> П<оляков>14, подошедший в это время, уговаривал:
— Сережа, оправь костюм,— ведь дамы.
— Ну, а я так привык.
Это была последняя встреча с Есениным.
КОММЕНТАРИИ
Семен Борисович Борисов (псевд.; наст, фамилия Шерн; 1894—1941) — журналист, прозаик. Автор сборников рассказов «Каин», «В белом доме», «Изменится время», книг «В горах Тянь-Шаня», «Лазо», «Баженов» и др. С 1929 г. работал собственным корреспондентом «Известий» в Латвии. Погиб в ополчении в составе «писательской роты» Краснопресненского района Москвы в октябре 1941 г.
Публикуемый текст находится в архивной единице хранения вместе с большим количеством набросков и черновиков, относящихся к задуманным Борисовым-Шерном воспоминаниям о Есенине (ф. 2885, оп. 1, ед. хр. 1). Борисов, по собственным словам, познакомился с Есениным в 1920 г., не то в «Домино», не то на квартире Георгия Устинова. Дать представление о характере неосуществленного замысла может сохранившийся среди набросков «План воспоминаний о Сергее Есенине»:
«1923. Лето.
Приезд из-за границы.
Вечер в Политехническом.
Рассказы о Дункан, о Париже, Берлине.
Ночь в «Праге».
Утро.
— «город вязевый».
Посещение храма — клуба комсом<ола>.
«Стойло Пегаса».
Именины.
Разговор с буфетчиком.
Книжная лавка.
Знакомство с Миклашевской.
Его любовь.
Наше посещение Миклашевской, разговор с
Прогулки по выставке.
Квартира в Богословском.
По Москве кабацкой.
В притоне — я, Сергей, Клычков и «дама
».
Проститутки, сутенеры.
<Кармен?>, <нрзб.>
Успех среди проституток.
«Светлоголовый».
— я, Сергей и Пильняк.
Кооператоры, меценаты, избиение меценатов.
Я отвожу «труп» Есенина.
В подвале «Стойла Пегаса».
«Роман» с В. Появление Б<ениславской?>.
— мое знакомство с ней. За кулисами.
Разговор с Есениным. Цветы.
Встреча в «Странствующем энтузиасте».
Вечер у Л. Вкусы Есенина.
Чтение «Страны негодяев».
«Стойле».
История фельетонов, напечатанных в
«Известиях».
Первые стихи из цикла «Любовь хулигана».
Печатание в «Кр<асной> ниве». Снятие
»
(там же, л. 38 ).
Воспоминания Борисова публикуются по машинописному тексту, с дополнениями и уточнениями по автографу. Еще один вариант (машинопись, датированная рукой автора: «Москва, село Красково, 7. Ш-1926») хранится в ГЛМ (ф. 4. оп. 1, ед. хр. 167). Важнейшие разночтения и дополнения из разных вариантов указаны в комментариях.
1. Есенин возвратился в Москву 3 августа 1923 г. Его заграничная поездка в общей сложности продолжалась более года (Дункан и Есенин вылетели из Москвы в Кенигсберг первым международным авиарейсом Москва-Берлин 10 мая 1922 г.).
2. Эпизод изложен и в воспоминаниях Л. О. Повицкого, но по-другому (см.: Есенин в воспоминаниях… Т. 2, с. 242—243). Сопоставление этих мемуаров наводит на мысль, что Есенин в рассказах о заграничной поездке давал волю своей творческой фантазии.
«Красной нивы», поместившей в 1923 г. четыре стихотворения Есенина, был В. Правдухин (муж Л. Сейфуллиной) — отсюда перепутанные инициалы (примеч. публикат.).
3. Письма Есенина из-за границы публиковались в журнале «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (1922, № 1). Борисов цитирует письма А. Б. Мариенгофу и А. М. Сахарову (см.: VI, 123, 124—126, 129).
4. Речь идет о «Железном Миргороде», две части которого появились в «Известиях» (см. авторскую редакцию этой статьи в разделе «Тексты. Документы» наст. изд.). Фамилия Виленского-Сибирякова в тексте, хранящемся в ГЛМ, Борисовым снята. Возможно, автор сам исправил собственную ошибку памяти: В. Д. Виленский-Сибиряков (основатель журнала «Каторга и ссылка») стал одним из редакторов «Известий» с осени 1922 г.; в 1923 г. ответственным секретарем «Известий» был не он, а О. С. Литовский.
5. В одном из рукописных набросков: «Он умел быть таким нежным, таким внимательным! Помню Есенина и Миклашевскую. Часами он просиживал подле Миклашевской, говорил нежные слова и тут же обращался к тем, с кем он сидел:
Так мало пройдено дорог Так много сделано ошибок»
6. Вариант, хранящийся в ГЛМ, имеет продолжение:
«И посмотрев на меня со своею особенной, есенинской улыбкой, добавил:
— Плакать надо…
Но Есенин не в этом, конечно. Все это было каким-то нарядом, как румяна, как цилиндр и манто на шелковой подкладке — Есенин не только в поэзии, но и в богеме хотел быть первым. При всем пренебрежении к своему большому имени и той огромной славе, которую он легкомысленно волочил по кабакам Москвы, он был все же чертовски самолюбив!
— Не хочу я больше пить, ничего не хочу… Вот уеду…
Многие его поездки были продиктованы чувством самосохранения — уйти от Москвы кабацкой, от той гнилой богемной среды, где оставалось только пить и стихи писать. Но заполнить жизнь только стихами Есенин не мог и образовавшиеся дыры он заливал вином. Но над всем тем, чем оброс Есенин в богеме, под этой нехорошей коростой у него таилось целомудренно-нежное сердце. Этим сердцем он писал стихи, любил сестер (как хорошо, даже в пьяном чаду, Есенин говорил о тех, кого он любил!) и редких избранниц своего сердца…
Из писателей он любил и как человека, и как художника Дядю Ваню — некоторые его рассказы он знал наизусть!
Кого Есенин не любил, так это критиков…
— Под руку скулят…
С большим уважением, доходившим до почитания, относился к Троцкому и весьма теплые чувства сохранил к Иванову-Разумнику.
Позднее он весьма чутко прислушивался к тому, что говорил о нем Воронский, хотя не во всем соглашаясь; он как-то сказал:
— Понимающий человек, и литературу любит. Последнее — лучшая похвала в устах Есенина».
(ГЛМ, ф. 4, оп. 1, ед. хр. 167).
7. —1953) — американский еврейский поэт и переводчик. Есенин познакомился с ним во время своей поездки в США. См. о нем в «Железном Миргороде» (наст, изд., с. 309).
8. Касаткин Иван Михайлович («Дядя Ваня»; 1880—1938) — писатель.
9. В ГЛМ (ф. 4, оп. 1, ед. хр. 247) сохранился написанный рукой Есенина список гостей, которых он хотел пригласить на свою свадьбу с С. А. Толстой (июль 1925 г.; зарегистрирован брак был только в сентябре): «Воронский, Казанский, Казин, Богомильский, Аксельрод, Вс. Иванов, Шкловский, Савкин, Берлин, Грузинов, Марк, Ан. Абрамов{на), Като, Либединский, Ключарев, Яблонский». Сбоку приписано: «Соню, Яну». С. А. Толстая добавила две фамилии: «Орешин и Клычков».
Приписка рукой С. А. Толстой-Есениной: «Список гостей, кот(орых) Сергей хотел пригласить на нашу свадьбу в июле 1925. Поправки моей рукой. Попытка переделать в стихотворение рукой Сахарова Ал. Мих-ча. С. Есенина».
«Приглашение на обручение —
А. С.
Воронский, Сахаров, Петр Пильский,
Казанский,
Казин,
Богомильский, с ним
Вс. Иванов,
Шкловской из «Лефа»,
5 болванов,
2 Савкина,
Грузинов,
Марк,
5—6 скотин,
Ан. Абрамовна,
Като,
т. Либединский
Сам Ключарев,
Яблонский,
Орешин,
Клычков
без очков.
Редакция Сахарова»
(Опубликовано в неточном прочтении: Маквей Г. Письма и записки С. А. Есенина /7 Новый журнал. 1972. № 109, с. 158).
10. Савкин Николай Петрович (1899—?) — поэт, входил в группу имажинистов. Официальный редактор журнала «Гостиница для путешествующих в прекрасном» (фактически журнал редактировался Мариенгофом), ответственный редактор издательства «Современная Россия», где издавался Есенин (Есенин состоял членом правления издательства). Жил по адресу: Трубниковский пер., д. 9, кв. 1 (в справочнике «Вся Москва» на 1925 год этот адрес обозначен и как адрес издательства).
11. —1988; псевд. Родион Березов) — поэт, прозаик. Входил в литературную группу «Перевал». Во время Великой Отечественной войны воевал в ополчении. Попал в плен и по окончании войны поселился в США. Печатался под псевдонимом Родион Березов, за 1948—1968 гг. издал около двадцати книг стихов и прозы.
С Есениным Акульшин познакомился осенью 1923 г., после возвращения Есенина из-за границы. Хорошо знал его сестер, родителей, женился на подруге 3. Н. Райх 3. В. Гейман. Среди творческих записей в дневнике Акульшина конца 1927— начала 1928 г. имеется помета: «Разговоры о Есенине. Интерес к Есенину. Заслуживает ли Есенин ту грязь, которой его поливают?» (ИМЛИ, ф. 185, оп. 1, ед. хр. 3). За рубежом Акульшин опубликовал несколько очерков о Есенине. Воспоминания о поэте опубликованы в нью-йоркской газете «Новое русское слово» 30 января и 6 февраля 1949 г. «Умиление», с которым Акульшин писал в них о Есенине, вызвало насмешки Ив. Бунина, который соответственно откомментировал воспоминания Акульшина в своих «Автобиографических заметках» (см.:Бунин И. А. Воспоминания. Париж, 1950, с. 14—20).
О «мальчишнике» у Есенина Акульшин писал: «На свадебном пиру присутствовали только две женщины: невеста и ее мать. Остальные гости были собутыльниками Есенина».
12. Ключарев Виктор Павлович (1898—1956) — актер 1-й Студии МХТ, затем Театра Революции.
13. Вероятно, имеется в виду песня, известная как «песня антоновцев» (см. примеч. 9 к письму В. И. Эрлиха В. И. Вольпину).
14. —1943) — издатель. Инициалы раскрываются по воспоминаниям Е. Г. Сокола «Одна ночь», где названа фамилия Полякова, дежурного старшины клуба Союза писателей (см.: Памяти Есенина. М., 1926, с. 61). "С. А. Есенин. Материалы к биографии". Составители: Н. И. Гусева, С. И. Субботин, С. В. Шумихин. М., «Историческое наследие", 1993.