ТАК БЫЛО
Начало нашего знакомства относится к 1920 году. Я жил в Харькове. Сергей Александрович несколько раз там бывал в 1920—1921 годах, а я часто приезжал в Москву, суровую Москву тех лет. Мне довелось выступать вместе с Есениным в Харькове и в Москве, Нечего говорить, что успех распределялся неравномерно…
Как читал свои стихи Есенин? Я бы сказал — упоенно, горячо, страстно, как исповедь сердца. Особенно мне запомнилась сцена из «Пугачева», в то время еще не опубликованного, — сцена «Уральский каторжник», в которой Хлопуша является в стан Пугачева.
По-иному, но также властно захватывая слушателя, он читал «Сорокоуст». Очень спокойно произносил первое озорное восьмистишие; на песенный лад, то задорный, то скорбный, переходил во второй главке — «Ах, не с того ли за селом…»; набрав воздух в легкие, гордо и по-былинному широко повествовал о соревнованье жеребенка с паровозом:
«Сорокоуст» был одним из любимейших произведений публики той поры; Есенин сам его любил, читал охотно…
— как-то расцветал, когда стихи казались ему удачными; он просил автора их повторить и сам произносил понравившиеся строки. (У меня ему нравилось, например: «На зябких розах желтая солома…») Свежее дыхание он ощущал в высокой степени: «Стихи должны быть, как открытое окно!» Но мне приходилось слышать, как Есенин, увидав в печати сухие, казенные произведения, сопровождал свою резкую критику соленым словом в адрес того или иного редактора. Есенину было далеко не безразлично, на каком уровне будет находиться русская поэзия.
Он ратовал за все талантливое, новаторское, индивидуальное. Он любил Блока, ценил классически уверенные стихи Белого и Брюсова, особенно его «Баллады» и гражданские стихи 1904—1905 годов («Современность»). Серость в стихах Есенину казалась оскорблением русской поэзии. Самой бранной кличкой в устах Есенина было слово «эпигон», безразлично — есенинский или символистов. Это, между прочим, стоит запомнить некоторым поэтам, не застрахованным и сейчас от подражания Есенину.
Есенин был широкой, самобытной русской натурой. Недаром он всегда восхищался Горьким и Шаляпиным, гордился дружбой с Качаловым и Коненковым. Хотя он и учился в Университете Шанявского, но, по существу, он был самородком, самому себе обязанным и своей немалой культурой, и развитием своего таланта.
Широта Есенина — широта ума и характера — сказывалась всегда и во всем. Может быть, не совсем удачной иллюстрацией этого будет одна его запомнившаяся реплика. Зашел разговор о бегах… Есенин нахмурился и процедил: «Не люблю бегов. Бегут две, три, четыре лошади… Скучно! То ли дело — табун бежит…» Это было сказано просто, без рисовки.
Как-то в осенние сумерки я пришел на Большую Никитскую, в книжную лавку имажинистов, где Сергей Александрович бывал обычно перед вечером. Лавка была уже закрыта. Сотрудник, дававший Есенину отчет за минувший день, поторопился уйти наверх на антресоли, где мерцал огонек. И лавка была слабо освещена керосиновой лампой. В рембрандтовской полутьме — Есенин, в пальто, накинутом на плечи, и в руках книга:
— Гоголь! Мой любимый!
Приблизив том к свету, Сергей Александрович, наклонившись, начал мне читать страницу из «Мертвых душ», но оборвал на полуфразе:
— Я все у него люблю. И «Вечера на хуторе…», и «Тараса Бульбу»… Начнешь читать, и весь мусор с души сдувает…
В эту нашу встречу Сергею Александровичу захотелось подарить мне одну из своих книг — под руками было недавно вышедшее «Преображение». Он сделал короткую надпись:
«Гатову
Есенин
1921
Сент.
Москва».
ПРИМЕЧАНИЯ
Гатов Александр Борисович — русский советский поэт, переводчик и литературовед.
«О Есенине», помещенной в сборнике «День поэзии», изд. «Советский писатель», М, 1960, стр. 231.
«Воспоминания о Сергее Есенине». Сборник. М., «Московский рабочий», 1965.