6. Надписи на зеркале. - Шестая симфония и "Славянский марш". - Ленин в Большом театре. - "Имажинизм" Айседоры
На высоком, от пола до потолка, узком зеркале, стоявшем в комнате Айседоры, виднелся нестертый след нашей с Есениным шутки над Айседорой: пучок расходившихся линий, нанесенных кусочком мыла, давал иллюзию разбитого трюмо. Мыло так и осталось лежать на мраморном подоконнике. Однажды Айседора взяла его и неожиданно для нас написала на зеркале по-русски печатными буквами: "Я лублу Есенин".
Взяв у нее этот мыльный карандашик, Есенин провел под надписью черту и быстро написал: "А я нет".
Айседора отвернулась, печальная. Я взял у Есенина карандашик, который он с затаенной улыбкой продолжал держать в руке, и, подведя новую черту, нарисовал тривиальное сердце, пронзенное стрелой, и подписал: "Это время придет".
Сколько раз потом, когда Есенин был уже во власти какой-то распаленной, поглощавшей его любви к Айседоре, он вспоминал эти оправдавшиеся слова.
Айседора не стирала эти надписи, и они еще долго оставались на зеркале. И лишь накануне отъезда в Берлин Есенин стер все три фразы и написал: "Я люблю Айседору".
Айседора погрузилась в работу. На занятия ежедневно приходили сто пятьдесят детей. Нужно было отобрать из них сорок... Конечно, мы не оставили своей старой мечты о тысяче детей и большом зале. Подвойский время от времени что-то подыскивал и присылал за нами машину. Однако возвращались мы разочарованными: залы были холодными.
Полтораста детей, ежедневно ходивших в школу на предварительные занятия, полюбили Айседору, полюбили танцы.
Айседора страдала оттого, что приближалось время, когда ей придется отобрать "сорок энтузиастов". И она продлила уроки, репетируя с детьми "Интернационал", которым решила закончить свой первый спектакль, назначенный на 7 ноября 1921 года - в день четвертой годовщины Октябрьской революции, в Большом театре.
Кроме "Интернационала", Дункан включила в программу "Славянский марш" и 6-ю симфонию Чайковского.
- Шестая симфония - это жизнь человечества! - не раз восклицала Дункан. - На заре своего существования, когда человек стал духовно пробуждаться, он изумленно познавал окружающий мир, его страшили стихии природы, блеск воды, движение светил. Он постигал этот мир, в котором ему предстоит вечная борьба. Как предвестник грядущих страданий человечества проходит и повторяется в первой части симфонии скорбный лейтмотив... Вторая часть - это весна, любовь, цветение души человечества. Удары сердца ясно слышатся в этой мелодии. Третья часть, скерцо - это борьба, проходящая через всю историю человечества, и, наконец, смерть.
В своем толковании 6-й симфонии Дункан подходила к музыкальному произведению не как музыковед и даже не как публицист; она искала раскрытия образа через свою громадную творческую интуицию, и, может быть, именно поэтому ей часто удавалось воплотить в своем движении такую глубокую сущность композиторского замысла, достигнуть такого слияния с ним, какое трудно дается, даже если идти путем кропотливого исследования отдельных тем, их развития и сплетения.
Одновременно с 6-й симфонией Дункан репетировала "Славянский марш".
Дункан никогда не хотела согласиться с общеизвестной трактовкой "Славянского марша" и не менее известным замыслом Чайковского, написавшего его в память освобождения болгар от турецкого ига Россией.
- Я не верю, - говорила она, - чтобы такой великий человек, как Чайковский, глубоко философски мыслящий, удовлетворился бы в этом грандиозном произведении только одной этой идеей. Такой человек, как Чайковский, не мог не быть революционером в душе! Он посмеялся над всеми и вложил в этот марш неизмеримо большие мысли, упования, надежду и веру в грядущее освобождение самой России от царизма.
... Под глухие удары первых тактов "Славянского марша" Дункан в темно-красной тунике, выглядевшей как русская рубашка, появлялась из кулисы на заднем плане - согбенная, с руками, как бы скованными за спиной. И шла, казалось, целую вечность тяжким шагом, словно поднявшийся из бездонной глуби темных шахт человек, отвыкший от яркого света, придавленный, порабощенный, человек, идущий из тьмы к свету. И вот Дункан в центре сцены. Она все еще скована, но уже распрямилась. Она прислушивается к звукам отдаленного бодрого марша, слышит ритм шагов, гудящих освобождением. Она - большой раб с дрожащим телом, мучительно вслушивается в эти приближающиеся звуки, все еще не веря им. С боязливой радостью начинает неуклюже притопывать одной ногой в ритм все громче звучащего марша. Но вот лицо ее исказилось ужасом - труба звучит призывно для других! Обман! Как меч, вонзается медный голос проклятого царского гимна. Она рухнула на колени, придавленная к земле, ее рассыпавшиеся волосы метут эту землю, все тело ее раскачивается в отчаянии и горе. Но она поднимается, грозная и суровая, в страшном, нечеловеческом напряжении сил, вы вздрагиваете от оглушающего удара, с которым рвутся оковы и гремят цепи.
Человек освободил свои веками скованные руки! Он простирает их перед собой. Они искривлены, изуродованы неволей, пальцы их скрючены и застыли в конвульсиях. И тело Дункан охватывает дрожь отвращения к себе, к этим уродливым, вывороченным рукам. Эта дрожь потрясает всю ее, и вы начинаете содрогаться и дрожать вместе с нею. Опять врывается медный голос царского гимна, и Дункан преображается: ноги ее как бы нашли крепкий упор, сама она выгнулась, готовая к борьбе, к битве за жизнь. Руки взметнулись, лицо, глаза устремлены ввысь, где парит страшная двуглавая птица. Вот она! Труба ревет предсмертным криком. Дункан схватила и душит, душит зловещую птицу. И вдруг падают в изнеможении руки, вырвался вздох радости и великого облегчения. Торжество победы и освобождения на ее лице, по которому льются и льются слезы счастья.
Я чувствую, как слабо мое перо и как трудно словами передать силу искусства Дункан в "Славянском марше".
Изумительна сама история его создания. Он возник экспромтом.
Дункан давала концерт в Нью-Йорке, когда пришла весть о революции в России. "Славянский марш" оркестр должен был исполнять один после 6-й симфонии, в которой выступала Айседора.
В антракте она позвала к себе дирижера и сказала ему, что выйдет сегодня на сцену в "Славянском марше". Тот ужаснулся.
- Как? Без репетиции?
- Мне не нужно его репетировать. Он давно бушует во мне, и сегодня, когда Россия, наконец, освобождена, он разрывает меня...
7 ноября Большой театр был до того переполнен, что оказались сломанными барьеры, разделявшие ложи.
Из-за множества людей, стремившихся попасть в театр, начало спектакля задерживалось. Даже кулуары были забиты зрителями.
Сорок лет спустя газета "Советская культура" напечатала об этом подробное сообщение за подписью Б. Яковлева: "Ленин в Большом театре"1.
Приведу выдержки из этой статьи: "В день четвертой годовщины Октябрьской революции - 7 ноября 1921 года, - пишет Б. Яковлев, - Ленин выступает на собрании рабочих, красноармейцев и молодежи Хамовнического района столицы. Отсюда, с Малой Царицынской, как называлась тогда Малая Пироговская улица, Ленин едет на другой конец города - в Старо-Симоновскую слободу, на завод "Электросила". Ныне этот район Москвы именуется Ленинской слободой, а бывшая "Электросила" стала заводом "Динамо".
Установленные биографами Владимира Ильича Ленина места его пребывания в столице и области зарегистрированы в книге "Ленин в Москве", подготовленной Институтом истории партии МК и МГК КПСС. Согласно этому справочному пособию 7 ноября 1921 года после выступления на "Электросиле" Владимир Ильич нигде более не появлялся. Никаких дополнительных данных не содержит и указатель "Даты жизни и деятельности В. И. Ленина" в томе 33-м четвертого издания сочинений.
Есть, однако, еще одно неучтенное свидетельство мемуариста. О том, что вечер 7 ноября Ленин заканчивает в Большом театре, сообщает на страницах газеты "Литературен фронт" полковник болгарской армии Христо Паков. В то время он учился в Первой советской школе военных летчиков. Политический комиссар Чуркин вручил ему и курсанту Фрадкину билеты на октябрьский вечер в Большом театре. Но предоставим слово самому Христо Пакову. Вот что он рассказывает:
"Нам досталось кресло в партере. Вдруг все зрители встали со своих мест и повернулись к расположенной в центре правительственной ложе. Со всех сторон слышалось: "Ильич... Ильич... Ильич..."
В ложе, всего лишь в нескольких шагах от нас, показался вместе с Дзержинским и его помощником Менжинским весело улыбающийся Ленин. Он приветственно поднял руку, и весь многоярусный зал встретил его нескончаемыми рукоплесканиями.
На авансцену вышел Луначарский. Он кратко рассказал о творчестве всемирно известной балерины Айседоры Дункан и пояснил содержание предстоящего балета.
Поднялся занавес. Сцена изображала полушарие Земли. В центре лежал закованный цепями раб. Его роль исполняла сама Айседора. Из оркестра чуть слышно доносились первые аккорды, напоминавшие песню русских бурлаков2. Под эти звуки балерина мастерски передала страдания измученного оковами раба. Внезапно прозвучала мелодия ненавистного народу гимна "Боже, царя храни..." В то же мгновение в глубине сцены возник страшный двуглавый орел. Он хотел растерзать раба. Царский гимн 'гремел все громче. Но раб мужественно сопротивлялся. В каждом движении, каждом жесте и выразительной мимике великой артистки отражалось все напряжение неравной борьбы. Но вот под бравурные звуки "Марсельезы" рабу удалось, освободив от цепей одну руку, схватить двуглавого орла. И тогда "Марсельезу" сменил величавый мотив "Интернационала". Раб сбросил остальные цепи. Радостно засияло лицо балерины. Вихрем понеслась она по сцене в ликующем танце Освобождения...
Честно говоря, в то время я неважно разбирался в хореографическом искусство. К тому же куда чаще, чем на сцену, я смотрел на правительственную ложу. Ведь там - всего-навсего в нескольких метрах от нас - находился Ленин. Ясно видел я его такое проникновенное, выразительное лицо. Передо мной был необыкновенно восприимчивый зритель, чутко откликавшийся на все, что происходило на сцене.
Александр Никитич и Татьяна Федоровна Есенины, отец и мать поэта
Ленин склонился над барьером ложи. И когда прозвучали последние аккорды "Интернационала", Владимир Ильич встал и громко, во весь голос воскликнул:
- Браво, браво, мисс Дункан!
"Интернационал". Публика встретила эту весть с энтузиазмом. И когда Дункан вышла на сцену, все, не ожидая оркестра, стоя запели "Интернационал". Пел вместе со всеми, кто был в зале, и Владимир Ильич..."
Свидетельство Христо Пакова еще раз подчеркивает интерес В. И. Ленина к искусству Айседоры Дункан. Кстати, о детали, характеризующей силу выразительности ее искусства: никакого двуглавого орла на сцене не было, но болгарский летчик увидел его!
В связи с необычайной выразительностью мастерства Дункан мне вспоминается еще один эпизод.
Однажды, узнав, что ее школу собирается посетить Михаил Иванович Калинин, Дункан решила показать ему свою первую работу с русскими детьми, и не только в танцах на музыку классических композиторов. И Дункан "поставила в движении" ряд русских революционных песен. Среди них была и "Варшавянка".
Сергей Есенин с матерью. (Москва, 1925 г.)
"Варшавянки" в постановке Дункан была в том, что знамя революции подхватывается из рук павших борцов новыми и новыми борцами. Для этой работы Дункан попросила принести небольшой красный флаг.
Я выдернул из никчемных "воротец" балашовской "мавританской" комнаты ореховую палку с круглым набалдашником на конце, делавшим ее похожей на длинный муштабель художников, прикрепил к ней кусок красного шелка и отнес Айседоре в студию, где шел урок с детьми. Палка легкая, но Айседора сказала:
- Не будет ли этот флаг тяжел для детей?
- Что вы говорите! - удивился я. - А как же вы в третьей части Шестой симфонии держите огромное знамя с таким тяжелым древком?..
Айседора молча, долгим взглядом посмотрела па меня и ничего не сказала при детях. Не было никакого древка, не было никакого знамени... Но сила выразительности ее искусства была так велика, что я видел в ее руках тяжелое древко огромного знамени, с силой раздуваемого ветром.
в поисках организаторов вечера, и за ним, как хвост кометы, несся поток его друзей и знакомых.
Особенно он любил "Славянский марш", который смотрел иногда не из зрительного зала, а со сцены. Его удивляли речи, которые постоянно произносила Дункан и во время спектакля и по окончании его. Сам Есенин, как известно, ораторским талантом не обладал, хотя стихи свои читал с потрясающей силой. Умение произносить речь без пауз, "оканья" и "меканья", вызывало у него восторг.
любит! И как вы запоминаете такие длинные периоды? Язык у вас хорошо подвешен! - удивлялся он, становясь серьезным и тряся меня за плечи своими сильными руками. И вдруг, задумавшись, оставил свои руки на моих плечах, потом медленно снял их и сказал: - Вот "Славянский марш"... Изадора ненавидела русскую царщину. Я тоже, всегда... Даже пострадал когда-то за это и угодил в штрафной батальон...
Сергей Есенин на военной службе. (Царское село, 1915 г.)
Мы сели около гримировочной Айседоры в ожидании, пока она разгримируется и переоденется, и Есенин рассказал о своем солдатском прошлом. Тогда очень мало было известно о годе, проведенном Есениным в Царском Селе.
"санитарный поезд императрицы Александры Федоровны", с этим поездом Есенин и побывал на фронте. Летом его положили в госпиталь - на операцию аппендицита, а затем, признав негодным к строевой службе, назначили писарем при "Федоровском государевом соборе" в Царском Селе. Тут и произошло его знакомство с штаб-офицером для поручений при дворцовом коменданте Д. Н. Ломаном. Ломан и организовал чтения перед членами царской фамилии.
Однажды, когда госпиталь в очередной раз должны были посетить дочери царя, Ломан потребовал, чтобы Есенин срочно написал оду в честь этого посещения. Под угрозой отправки в дисциплинарный батальон Есенин написал стихотворение. Но в нем больше говорилось не о посещении госпиталя царевнами, а о страданиях солдата, умирающего в госпитале от ран.
Это стихотворение "В багровом зареве закат шипуч и пенен", напечатано в 5-м томе собрания сочинений С. А. Есенина. (Подлинник, написанный славянской вязью на листе ватманской бумаги, хранится в архиве Екатерининского дворца в г. Пушкине.)
На стихотворении стоит дата: 22 июля 1916 года.
Как-то Есенин сказал Айседоре:
Она поняла, но, подняв на него свои "синие брызги", недоумевающе спросила:
- Па-чи-му?
- Потому, что в твоем искусстве главное - образ!
- Was ist "обрасс"? - повернулась Айседора ко мне.
Есенин засмеялся, потом попытался объяснить на безглагольном диалекте.
- Изадора, - сказал он, делая рукой резкий отрицательный жест, - нет образ Мариенгоф! Образ - Изадора! - вытянул он палец в ее сторону.
Она не поняла. Я тоже не мог достаточно ясно объяснить ей есенинскую мысль, да и многого не знал еще, хотя бы тех слов Есенина об имажинистах из его статьи "Быт и искусство":
"... Собратья мои увлеклись зрительной фигуральностью словесной формы, им кажется, что слово и образ это уже все..." А тогда Есенин смотрел на Айседору смеющимися глазами.
Он махнул рукой.
- Надоело до черта! В другой раз... Ну их! - И тут же, остановив на Дункан задумчивый взгляд, еще раз повторил: - Ты - имажинист. Но хороший. Понимаешь?
Она кивнула головой.
- Ты - Revolition!3
Примечания
1 "Советская культура", 21 апреля 1962 г., № 49 (1385).
2 "Патетическую симфонию", а "Славянский марш" за "Марсельезу". (Прим. автора).
3 Революция! (англ.).