1. Приезд Айседоры Дункан. - "Золотой король" и Дункан. - Первые впечатления
Кто может предугадать минуту, когда, благодаря какому-нибудь незначительному обстоятельству, жизнь внезапно делает крутой поворот?..
Если бы я вошел минутой позже в свою комнату, где призывно звенел настольный телефон, он бы еще раза два налился звоном и умолк. Я поднял трубку: Флаксерман, секретарь Луначарского, сообщил, что со мной хочет переговорить нарком.
Луначарский сказал, что неожиданно, на три дня раньше, чем ее ждали, приехала Дункан. Анатолий Васильевич попросил меня поселить ее на какое-то время в квартире Гельцер, уехавшей на гастроли. С Гельцер я был связан работой и поэтому не удивился такой просьбе.
В отеле "Савой", где Дункан остановилась, неблагоустроенном и частично даже разрушенном, оказались к тому же клопы и крысы. Дункан и ее спутницы "сбежали" ночью из отеля и прогуляли до утра по улицам, осматривая Москву.
Я позвонил старшей сестре Гельцер Любови Васильевне (жене Ивана Михайловича Москвина) и заручился также ее согласием принять гостей в квартире Екатерины Васильевны.
Чтобы стало более понятным, почему Луначарский в день приезда Дункан позвонил мне,- несколько слов о себе.
В то время я часто выступал в печати с рецензиями на балетные спектакли, и Луначарский, внимательно следивший за художественной критикой, не мог не знать моего имени. Но было еще одно обстоятельство, позволившее нам ближе познакомиться друг с другом.
Стремясь как-то оживить архаические формы балета, организованный в Москве "Вольный театр" объявил конкурс на либретто для одноактного балетного спектакля. Я написал и сдал в комиссию конкурса либретто "Золотой король". Неожиданно для меня оно получило первую премию.
Но постановка не состоялась. Как раз в это время в здании Московского комитета партии в Леонтьевском переулке был совершен террористический акт - здание было разрушено взрывом. Комитет переехал на Большую Дмитровку, в помещение, предназначавшееся для "Вольного театра".
Немного позже в органе Наркомпроса "Вестник театров" появилась статья Луначарского о "Золотом короле".
Луначарский писал: "Не знаю, правильно ли рассчитывает тов. Шнейдер, что либретто полностью подходит под "Поэму экстаза" Скрябина, но само по себе оно превосходно. Тема его как нельзя более проста: это борьба трудящихся масс с золотым кумиром и победа над ним. Оно разработано ярко, живописно, в лучшем смысле этого слова, балетно и феерически... Зрелище, поставленное с настоящим режиссерским искусством, превратило бы этот балет в один из любимейших спектаклей нашего пролетариата, который как в Москве, так и в Петрограде сильно чувствует прелесть балета с его бросающимся в глаза мастерством, с его подкупающей грацией, с его ласкающей красотой".
Но обстоятельства сложились так, что постановка "Золотого Короля" все затягивалась. Как-то зайдя в дирекцию к всесильному "комиссару театров" Е. К. Малиновской, я попросил вернуть мне либретто.
- У нас есть приказ наркома о постановке этого балета в Большом театре, - ответила Малиновская.
- Мне думается, что эту постановку трудно будет осуществить силами балетной труппы, хотя я и ценю труппу очень высоко, - сказал я.
- Вы должны будете дать расписку в том, что берете либретто по собственному желанию.
Я согласился. Она позвонила и попросила принести рукопись.
Чтобы нарушить неловкое молчание, я попытался продолжить свою мысль:
- Эту постановку надо осуществлять несколько иными силами, да и постановщика я сейчас не вижу. Существует, мне кажется, человек, которому была бы по силам эта тема, но его нет здесь.
- Кто же это такой? - спросила Малиновская.
- Это не "такой", а "такая": Айседора Дункан.
Позвонив на квартиру Гельцер, я предупредил экономку о прибытии неожиданных гостей и попросил, чтобы приготовили что-нибудь закусить. Пообещали только яичницу. По тем временам и это было роскошно. Я уехал на вокзал, где в это время Дункан получала свой багаж. Флаксерман отправился туда на машине Луначарского.
На площади перед Николаевским (ныне Ленинградским) вокзалом машины Луначарского не было: Флаксерман успел увезти Дункан. Вдруг из ворот вокзала выехал воз, и я невольно обратил на него внимание: множество кофров, корзин и чемоданов - метра в два высотою. Я сразу же подумал, что, вероятно, это и есть багаж Дункан. Я проехал к дому Гельцер на Рождественский бульвар. Гости уже были на месте.
Я видел Дункан на сцене давно, еще в 1908 году. Воздушная фигурка в легкой тунике; сцена, декорированная гладкими сукнами и однотонным ковром...
Два слова - "Айседора Дункан" - были для меня синонимами какой-то необычайной женственности, грации, поэзии... А сейчас впечатление было неожиданным: Дункан показалась мне крупной и монументальной, с гордо посаженной царственной головой, облитой красноватой медью густых, гладких, стриженых волос. Одета она была в нечто вроде блестящей кожаной куртки с белым атласным жилетом, отороченным красным кантом. (После того как Дункан, готовившаяся к отъезду в Советскую Россию, заказала себе костюм по этой модели, законодатель парижских мод Поль Пуаре пустил модель в оборот под названием "а-ля большевик").
Я спросил, удовлетворены ли гости квартирой, и объяснил, что Луначарский поручил мне позаботиться на первых порах "о мисс Дункан и ее спутницах".
Дункан поморщилась. Я решил, что ее раздражает мой немецкий "диалект", но через несколько дней узнал, что причина недовольства - мое обращение: "мисс Дункан".
Теперь, когда Айседора пересекла границу социалистического государства, ей претили всякие, даже словесные, атрибуты оставленного "старого мира", ее манило новое созвучие: соединение ее имени со словом "товарищ".
За границей в те годы мало писали о нашей жизни. Истину заменяли подчас невероятные, фантастические слухи. Приняв за истину россказни об уничтожении денежной системы в Советской России, Дункан решила, что слова "товарищ" будет достаточно, чтобы извозчик отвез ее без всякой оплаты по нужному ей адресу, и так как у нее не было с собой никаких денег, ей пришлось совершить первый "рейс" в Петрограде пешком. Это ее не обескуражило. Она шла по улицам и с интересом вглядывалась в лица встречных. Был июль 1921 года. Люди были плохо одеты, озабочены. Нет ничего удивительного в том, что Дункан увидела тогда "облик нового мира" только в выражении лиц и глаз красноармейцев, беспрерывно встречавшихся ей на улицах.
В комнату вошла тоненькая девушка в шелковом кремовом пеньюаре.
- Это Ирма - единственная из моих учениц, решившаяся ехать со мной в Москву, - представила Айседора.
Она придвинула мне папиросную коробку. На коробке была обозначена ничего не говорившая мне тогда фирма: "Фабрика Мэри Дести".
- Да, нас сильно пугали... - улыбнулась Айседора, как-то неумело затягиваясь сигаретой (курила она немного). - В Париже ко мне пришли бывший русский посол Макланов и еще Чайковский - однофамилец вашего гениального композитора. Он кто был? - спросила она.
- Глава белого правительства на Севере, организованного англичанами после оккупации ими Архангельска.
- Так вот, оба они, - а этот Чайковский даже встал передо мной па колени, - оба умоляли меня не ехать в Россию, так как, по его уверениям, на границе я и Ирма будем изнасилованы, а если нам и удастся доехать до Петрограда, то там придется есть суп, в котором будут плавать отрубленные человеческие пальцы...
Редакция "Известий ВЦИК" поручила мне написать небольшую статью о приезде к нам Айседоры Дункан, и я хотел услышать от нее если не "декларацию", то какие-то новые и свежие слова, объясняющие социальные причины ее приезда в Советскую Россию. Все дореволюционные писания об Айседоре Дункан, как о "легкокрылой танцовщице-босоножке, задумавшей возродить древнегреческий танец", явно устарели и не годились. Кроме того, хотя со времени войны и революции мы находились в фактической блокаде, понаслышке мы знали, что Дункан давным-давно эволюционировала от "ангела со скрипкой" к "пластической философии жизни" в 6-й патетической симфонии и "Славянском марше" Чайковского... Она танцевала целиком 5-ю симфонию Бетховена, 7-ю и "Неоконченную" Шуберта, огромные циклы из произведений Шопена и Листа.
идеей. Нет такой позы, такого движения или жеста, которые были бы прекрасны сами по себе. Всякое движение будет только тогда прекрасным, когда оно правдиво и искренне выражает чувства и мысли. Фраза "красота линий" сама по себе - абсурд. Линия только тогда красива, когда она направлена к прекрасной цели.
Она с увлечением говорила о своих планах: создать в Москве школу, где танец был бы средством воспитания детей - новых людей нового мира, гармонически развитых физически и духовно.
Сообщение о приезде Айседоры Дункан и эта маленькая ее "декларация" были напечатаны через несколько дней в "Известиях".
Ирма присела за наш стол. Она была среднего роста, хорошо сложена, с прекрасными каштановыми волосами, подстриженными "по-дункановски", с красивыми темными глазами. Жанна, камеристка Дункан, без которой Айседора никуда не выезжала, суетилась, выгружая на стол банки с вареньем и мармеладом, плитки шоколада, бисквиты и какие-то маленькие пакетики в пергаментной бумаге. Жанна разрывала их с треском, вынимая белые хлебцы. Я заглянул в огромную корзину, из которой Жанна вытаскивала всю эту снедь...
- У нас еще две такие корзины!
Айседора смущенно объяснила, что хлебцы - диетические, нельзя же ей полнеть... Но, заметив недоверчивое выражение моего лица, призналась на своем особом немецком диалекте (она владела тремя языками, и иногда в ее речи к немецким словам примешивались французские и английские):
- Они все настаивали, чтобы мы взяли с собой побольше хлеба, так как в России его нет.
И вытащив из сумки широкую палочку губной помады, размашисто провела по губам, не вынимая зеркальца. Потом, вкусно облизнувшись, добавила:
Айседора завешивала тонкими шелковыми шалями розовато-желтой окраски лампы и бра, и без того снабженные абажурами:
- Я не выношу белого света,- объяснила она, осторожно, чтобы не зацепить какую-нибудь статуэтку или вазу из хрупкого фарфора, накидывая шали на абажуры. - Я не способна коллекционировать эти вещи и поклоняться им,- говорила Дункан. - Разница между красивым и прекрасным слишком велика. - И вдруг остановилась - перед картиной Тропинина: - А вот это прекрасно... Haben Sie... allumets?1 - спросила она, опять примешивая к немецкой речи французские слова, и, вынув сигарету, протянула мне коробку. - Строя новый мир, создавая новых людей, надо бороться с ложным пониманием красоты. Каждая мелочь в быту, в одежде, каждая этикетка на коробке должны воспитывать вкус. Я верю, что здесь, в России, все так и будет. Я приехала сюда для большой работы, и я хочу, чтобы меня здесь поняли. Ведь столько лет во всем мире мне приписывают желание возродить античный танец! Это так неверно! Я работала, изучая античную скульптуру, вазовую живопись и отдельные, зафиксированные в живописи и скульптуре моменты античного танца, но я видела в них лишь непревзойденные образцы естественных и прекрасных движений человека. Мой танец не танец прошлого, это - танец будущего. А каков был танец древних греков в целом - мы ведь не знаем. Музыка их, по-видимому, была примитивной.
Раздался звонок. Приехал Луначарский, с которым Дункан уже виделась днем в Наркомпросе. Мы не стали мешать их беседе и вышли на воздух.
- Пойдемте в "синема".
Был понедельник - все синематографы были закрыты. (В Москве в то время было всего несколько кинотеатров.) К счастью, я вспомнил, что именно по понедельникам в просмотровом зале частной прокатной конторы "Тиман и Рейнгардт" демонстрируют киноленты для артистов балета Большого театра.
Мы отправились в Гнездниковский. "Балет" - преимущественно балетная молодежь и не менее молодая балетная критика - был уже там. Все мы хорошо знали друг друга. Я объявил о приезде Дункан и представил Ирму.
"Классический балет" принял представительницу "дункановской школы" вполне гостеприимно.
1 Есть у вас... спички?