Кузнецов Виктор: Тайна гибели Есенина (приложения, страница 8).
Воспоминания Александра Сахарова

Виктор Кузнецов, 1997 год.

ТАЙНА ГИБЕЛИ ЕСЕНИНА (ПРИЛОЖЕНИЯ)

НЕИЗВЕСТНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О ПОЭТЕ

Александр Сахаров

ИЗДАТЕЛЬСКИЕ ДЕЛА И ГОЛОДНАЯ ПОЕЗДКА [ 109 ]

...У нас произошло второе столкновение, положившее начало какой-то затаенной неприязни со стороны Есенина. И когда через некоторое время я переехал на постоянное жительство в Москву, произошло третье столкновение, положившее начало дружбы.

Мы сидели [в кафе "Домино"] с моим приятелем, членом коллегии полиграфического отдела ВСНХ, когда вошли Мариенгоф и Есенин. Мариенгоф подошел к нашему столу и поздоровался с моим другом, - они оказались близко знакомыми по работе в издательстве ВЦИКа. Мариенгоф присел к столу и сразу же [на наш] общий разговор пригласил Есенина. Есенин, подойдя, поздоровался с моим другом, не видя еще, кто находится спиной к нему, и когда повернулся ко мне лицом, увидел ненавистную ему кожаную куртку - рванулся и хотел убежать. Я заметил, как Мариенгоф что-то шепнул ему на ухо. Через минуту [вновь] подошел смущенный Есенин, поздоровался, сел и весь вечер мял шапку в руках, не находя, что сказать; весь вечер разговаривал один Мариенгоф. Читать стихи Есенин тоже отказался.

На следующий день я сидел за столом один, когда ко мне подошел Есенин и спросил, не желаю ли я выпить рюмку спирта. Когда я сказал, что не пью, он помялся немного и потом пригласил перейти в правленскую комнату, где были Кусиков и еще несколько человек. Читали стихи друг дружке.

- Вы поэт? - спросил Кусиков.

- Нет.

- Писатель?

- Нет.

- Художник?

- Нет.

- Ну, тогда чекист.

И когда я ответил, что и не чекист, [Кусиков] выразил полнейшее недоумение и, когда узнал, что при входе я беру билеты [в] ресторан, сказал: "Глупо". Через минуту я имел билет сочувствующего сроком на три месяца

- А хочешь быть поэтом - сделаем, - [сказал Кусиков], - я напишу три стихотворения - и представлю на заседание правления - и ты поэт и полноправный член Союза.

Я отказался от этого любезного предложения.

Через три дня в кабинет ко мне ввалились Есенин и Мариенгоф в качестве просителей. Дело небольшое: они напечатали в одной из типографий 1-й сборник "Конницы бурь" без получения подряда от полиграфического отдела МСНХ и [теперь] просили, чтобы я разрешил им получить эти книги. Я долго убеждал их, что это дело не моего отдела, что предписывать моему отделу я не могу, так как в нем сосредоточены регистрация и урегулирование разных заказов по московским типографиям.

просить заведующего распределением заказов о выпуске книги. Там я выяснил, что ребята грешили часто. То они возьмут разрешение от Госиздата и печатают без подряда [полиграфического отдела МСНХ] в какой им вздумается типографии, то они получат ордер [Мосполиграфа] и печатают без разрешения Госиздата, а то и еще лучше: к тиражу, определенному Госиздатом - 500 экземпляров, приставляется нолик сзади или единица впереди, что было с "Плавильней слов", ["Руки галстуком"] и т.п. Это было по-мальчишески озорно и чрезвычайно наивно. Такие действия считались огромным преступлением по тем временам, и ревтрибунал судил за это чрезвычайно строго, но убедить Есенина было невозможно. Он писал, его не печатали. Он хотел печататься и хотел есть, и он был прав.

Я однажды [видел], как он продавал одну из книжек в Центропечати. Заведующий Центропечатью Б. Малкин отказывался, а Есенин настаивал: книжка напечатана? Напечатана. Магазинов нет? "Кто распространяет книги, - ты?" - "Я". - "Распространяй". И Малкин волей-неволей покупал и распространял. Боялся Есенин...заведующего складом Центропечати и всегда ходил к тому с книжечкой с автографом и убеждал его лично. Убеждение состояло в том, что Есенин вперял в стоящего перед ним беспокойно-молодецкий взгляд, от которого все кишки выворачивало, - и тот был побежден. Так было и в дружеских ссорах: достаточно [было] ему посмотреть - и злоба внутри таяла, как воск.

Много раз мне приходилось ликвидировать подобного рода недоразумения, и в конце концов я и сам попал в этот издательский коллектив, и многие из сборников вышли при моем непосредственном участии.

Помню случай, как однажды необходимо было выкупить книгу из типографии, а денег не было ни у кого, да и занять было невозможно, а только что на днях один из приятелей приехал с Кавказа, привез мне пуд зернистой икры - икра пошла на Сухаревку, а деньги в типографию. В другой раз был продан граммофон и 400 пластинок - вырученной суммы хватило на три книжки.

Наши отношения приняли настолько близкий характер, что сия тройственная группа совершенно не расставалась. Вместо двух близнецов стало три.

Память рассыпала цепь последовательности событий, и сейчас я с трудом восстанавливаю их ход, но за правильность этих событий я отвечаю.

...Кажется, это было так. После вышеизложенной встречи в "Домино" и посещения в [полиграфическом] отделе я получил письменное приглашение от Есенина прийти в Союз [писателей] переговорить по особо важному делу.

Я не замедлил явиться. За столом сидели три человека: Есенин, Мариенгоф и третий, тоже знакомый мне человек. Разговор с места в карьер пошел об организации кооперативного издательства в составе обозначенных четырех лиц. Когда я заметил, что, по моему мнению, коммунисту нельзя входить в подобного рода кооперации, на меня [нажали] и привели несокрушимые факты противного [рода]. Было решено: двое пишут, переводят и вообще ведут литературную работу, другие двое занимаются технической частью в издательстве.

квартире, мне указанной, было около двенадцати человек. Все сидели за столом и играли в "железку", в числе играющих был и Есенин. Мариенгоф не играл, подошел ко мне, просмотрел принесенное, подозвал Сергея. Утвердили. Определили тираж: 25 000 [ 110 ] экземпляров. Я и мой приятель настаивали на 5 000, но поэты решили иначе, взяв на себя распространение.

Этому коллективу суждено было распасться. Поэты продали 5 000 экземпляров и полученные деньги зачислили себе как гонорар, а остальную сумму предоставили... ликвидировать [четвертому нашему компаньону] самому, как он сможет. Тот был так ошарашен подобным товариществом, что как ошпаренный вылетел из этого кооператива. Он потерял бумагу, деньги за печатание, а получил за все это несколько пудов макулатуры, которая до последних лет лежала неиспользованной в одной из московских типографий. С тех пор он [не мог] слышать фамилий Есенина и Мариенгофа.

Остались мы трое... Дружба Есенина к Мариенгофу, столь теплая и столь трогательная, что никогда я не предполагал, что она порвется. Есенин делал для Мариенгофа все, все по желанию последнего исполнялось беспрекословно. К любимой женщине бывает редко такое внимание. Есенин ходил в потрепанном костюме и разбитых ботинках, играл в кости и на эти "кости" шил костюм или пальто у [Деллоне] Мариенгофу. Ботинки Мариенгоф шил непременно "в Камергерском" у самого дорогого сапожного мастера, а в то же время Есенин занимал у меня деньги и покупал ботинки на Сухаревке. По какой-то странности казначеем был Мариенгоф. До 1920 года Есенин к этому относился равнодушно, потом это стало его стеснять, и как-то, после одного случая, Есенин начал делить деньги на две части.

...1920 год. Я еду на всеукраинскую конференцию печатников. Март месяц; в Москве стоит распутица. Еду в теплушке - безопаснее - поголовный тиф. Редкий человек, проехавший по железной дороге, в то время избежал тифа. В этой теплушке для харьковского Полиграфа из Центра везут мездровый клей и соляную кислоту. Сопровождают двое сотрудников украинского Полиграфа. Они меня и уговорили ехать. В день отъезда совершенно случайно встречаю Есенина, спрашиваю, - не хочет ли он прокатиться. Он изъявляет согласие и просит, - нельзя ли устроить и Мариенгофа. Я соглашаюсь, заготовляю для них мандаты. Времени до отхода поезда остается 4 часа, Мариенгоф еще не предупрежден. Есенин мчится за ним на квартиру, и за час до отхода поезда они у меня. Багаж у Есенина - коробки конфет в кондитерской упаковке, у Мариенгофа небольшой чемоданчик с бельем. Птички Божие забыли о хлебе насущном и никаких продуктов не захватили - предполагалось достать в дороге, но предположения оказались неосновательными, а надежды напрасными. Дорога нас обманула. Путь, на который сейчас тратится 22 часа, был проделан нами за 8 суток - и это при назойливости и расторопности проводников нашего вагона. Ото всех станций мы отходили безо всяких очередей. Где [железнодорожнику] давали полфунта клею, где телефонисту [два слова неразборчиво. - В. К.]... а в одном месте нас присоединили к поезду медицинского состава, потому что один из проводников был когда-то студент-медик.

До Тулы поезд тянул двое суток. Не доезжая Тулы, поезд остановился на какой-то небольшой станции. Невдалеке был виден жидкий крестьянский базар - стояло пять-шесть крестьянских подвод.

Разочарованный Есенин бегал от одного воза к другому. У одного из возов стояло... несколько человек. Есенин подбежал и, махая мне рукой, закричал:

- Холодец, холодец!

Я не знал, что такое "холодец" (у нас его зовут "студень").

Старуха продавала холодец только в обмен на соль, у нее также были куриные яйца в сыром виде. И когда мы объяснили, что едем из Москвы, а там соли нет, [она] обнадежила нас, пообещав, что когда мы будем возвращаться назад, она будет нас ждать с холодцом на том же месте.

детьми - у нее была корова, а значит, - и молоко. Вдова сначала боялась, а когда Сергей стал просить Христом Богом, продала крынку молока, но, увидев, с какой жадностью оно улетучивалось, дала нам большой ломоть черного хлеба, за что, конечно, мы с ней хорошо рассчитались...